Россияне идут на войну: добровольно или нет?

С того момента, как Путин объявил мобилизацию, бытовая жизнь в России стала шизофренической. Кажется, абсолютно все вокруг говорят об угрозе отправки кого-то из близких на войну: это угадывается в каждом телефонном разговоре того, кто проходит мимо, в обрывках диалогов в магазинах, в метро, в парке. «Ему уже исполнилось 40 лет», «он только в прошлом году вернулся из армии, его мать ночей не спит» – и сразу понятно, о чём идёт речь. Только сегодня наблюдал возле соседнего дома красноречивую картину: пожилая пара и их взрослый сын с большим рюкзаком нервно прохаживались во дворе, чего-то ожидая. Я так и догадался, что они ждут такси – родители отправляют своего ребенка куда-то далеко, опасаясь, чтобы их не опередили сотрудники военкомата. И действительно, к дому подъехало такси, в которое они поспешно посадили молодого человека.

При этом в публичном пространстве мобилизацию окружают мажорные ноты. Не только пропагандистские медиа показывают оптимизм на проводах автобусов с мобилизованными, но и сами люди даже в частных разговорах часто демонстрируют смирение: «Раз надо, так надо», «Это наш долг». Часто можно услышать, что среди мобилизованных много добровольцев. Так ли это? 

Эта тема становится всё более запутанной. Не исключаю, что путаницу специально усиливают российские пропагандистские медиа, чтобы создать эффект всенародной поддержки войны. Вернее, эта задача стояла вчера, а сегодня у пропаганды более сложная задача – создать видимость всенародного желания в этой войне участвовать.

Когда российская пресса пишет, что «из поселка такого-то были призваны столько-то человек, столько-то из них – добровольцы», непонятно, что имеется в виду в каждом конкретном случае. Возможно, в целях пропаганды так называют тех, кого призвали по мобилизации, но кто вслух поддержал это решение или, по крайней мере, не стал возражать и сопротивляться.

От самых юных...

Сначала надо разобраться с разными «поколениями» российских солдат, которые участвуют в этой войне. Первое – те, кто к 24 февраля составлял профессиональную основу армии, так называемые «контрактники». Как правило, это те, кто отслужил срочную службу по призыву, но не вернулся домой (или вернулся ненадолго), а остался в армии на зарплате, заключив контракт на несколько лет. Это происходит довольно часто из-за того, что в глубинке нет работы, нет зарплат, соизмеримых с армейскими. Есть истории, когда контракты заключают солдаты-срочники под давлением командиров. Это та российская армия, которая в феврале вошла в Украину.

Почти сразу начались скандалы с тем, что среди погибших стали обнаруживаться солдаты-срочники – как правило, молодые парни 18-19 лет, призванные в армию. То, что они были убиты в Украине, стало страшной новостью для родителей, которые даже не знали, что их сыновья переброшены в этот регион. Официально участие призывников в военной операции запрещено. Весной, когда таких случаев стало много, о ситуации высказывался Путин, ее старались замять, чтобы не усиливать недовольство в обществе. Выяснялось, как правило, что с солдатом-срочником, даже если он был призван в армию совсем недавно, якобы был заключен контракт буквально за несколько дней до смерти. Фальсификация ли это, или всех срочников действительно заставляли подписывать контракты, прежде чем отправить в Украину – сказать сложно.

Один из примеров, который многим запомнился в Башкирии (этот регион – моя малая родина) – судьба 18-летнего Дениса Ярославцева. О его смерти стало известно в апреле. О гибели российских солдат в Украине люди узнают ежедневно, но этот случай привлек внимание возрастом: очевидно, что 18-летний парень, призванный в армию за четыре месяца до смерти, не мог быть «контрактником». Местные власти никак не комментировали этот случай. Каких-либо подтверждений, что Ярславцев успел заключить контракт, прокуратура не нашла и посоветовала родителям обращаться в суд. Вряд ли они это сделали.  

...До самых пожилых

Важная деталь: к лету участились случаи, когда «контрактники» отказывались участвовать в боевых действиях в Украине (писали заявления об отказах), даже расторгали контракты. По социальным сетям расходились фото «Досок позора» из воинских частей, где были повешены их фотопортреты, и специальных штампов об отказе в военных билетах с презрительными формулировками – но, возможно, большая часть этих фото была фейками. Одна из задач, которую Путин решал с помощью мобилизации в сентябре – запретить «контрактникам» так делать. Об этой стороне мобилизации почему-то почти не говорят, но закон запретил военным увольняться из армии, расторгать контракты, отказываться от выполнения боевых задач, пока мобилизация не закончится. Возможно, это было главной теневой задачей указа о мобилизации. Косвенно это подтверждает и то, что военным были отрезаны и другие пути отказа – увеличены тюремные сроки за дезертирство, сдачу в плен и т.д.

«Второе поколение» тех, кто воюет на территории Украины – как раз добровольцы. К лету по всей стране начали формировать добровольные отряды. Обычно их окружала мощная пиар-кампания, которая делала акцент на больших выплатах, которые получат добровольцы или их семьи. Эти суммы были разные в разных регионах, кроме того, с их выплатой бывали перебои. В каждом регионе за лето сформировали по 2-3 батальона, обычно названных именами местных героев Второй мировой войны. Военкоматы форсировали запись в них, обзванивая потенциальных добровольцев (из числа уже отслуживших в армии), развешивая по городам рекламные баннеры с суммами выплат, распространяя листовки по предприятиям и т.д. И все-таки в эти отряды люди записывались по желанию: среди добровольцев много тех, кто уже прошел военные кампании в Чечне или даже еще в Афганистане, но, как говорится, не нашел себя в мирной жизни.

Обычно добровольцы – люди в возрасте 30-40+ лет (иногда и старше 50 лет). Как изменился контингент, стало видно по публикациям о погибших, которые делают независимые источники в регионах. (Централизованно это делают проекты Радио Свобода в Поволжье, на Урале, в Сибири и т.д. – сейчас все они работают дистанционно из-за границы.) Среди погибших стали чаще встречаться люди в солидном возрасте, с опытом военной службы в Чечне или бывшие силовики. К осени эти отряды, сформированные в регионах, были отправлены в Украину, новости о формировании стали редкостью, кажется, этот ресурс был почти исчерпан.

Только из сообщений последних дней из Башкирии я вижу несколько примеров, когда погибшим было далеко за 50. Например, Илдару Гилемханову из села Кудашево было 58 лет, а уроженцу Чишминского района Шамилю Юлдашеву – 53 года. А вот что говорит в интервью официальному информационному агентству куратор добровольных батальонов Башкирии Алик Камалетдинов: «Были, конечно, те, кто по каким-то причинам отказались идти дальше, не выдержали. Например, один из 50-летних добровольцев подошел ко мне и сказал, что больше не может. Он надел бронежилет, шлем, взял оружие и полную амуницию. После чего понял, что физически ему тяжело, здоровье не позволяет. Я ни в коем случае не осуждаю. Лучше уйти сразу, чем потом уже на поле боя понять, что это не твое. Но большинство не сдались, они мужественно терпели и старательно учились».  

Мобилизация без правил

«Третье поколение» – мобилизация, внезапно объявленная 21 сентября. Слухи о ней ходили еще в феврале-марте, но ни тогда, ни позже никто в это толком не верил – это казалось невозможным. Мобилизация в истории России объявлялась лишь дважды, во время мировых войн – в 1914 и 1941 годах. Никто из ныне живущих россиян не видел мобилизацию – это важно, чтобы понять, насколько велика растерянность общества. Важно понять и фокус с тем, что мобилизация «частичная», официальные медиа и пропаганда это всегда подчеркивают. Но в законе нет такого понятия, это просто трактовка, которая удобна властям. Озвучена и некая очерёдность: в первую очередь якобы призываются те, кто имеет опыт службы в армии и кому нет 35 лет, далее идут вторая и третья очереди, но на практике призывают самых разных людей – не редкость, когда это человек старше 35 лет, не служивший в армии и не имеющий первоочередной военно-учетной специальности (ВУС). Со стороны властей это не нарушение, потому что обязательств призывать строго по категориям, как и критериев «частичности», в законах и указах нет.

Из случаев из моей родной Уфы, которые встречались в социальных сетях в последнее время: мобилизовали 49-летнего директора строительной фирмы Олега Алексеева, который никогда не служил в армии. 

Сейчас в России хаос мобилизации и массовой отправки обычных мирных людей на войну. В этой ситуации медиа часто говорят о добровольцах. Кого называют добровольцами, непонятно. Один вариант – тех, кто по-прежнему, несмотря на мобилизацию, записывается в добровольные отряды регионов, но вряд ли их много, основной их поток исчерпался еще летом. Второй вариант – тех, кто сам идет в военкомат и просит включить его в список подлежащих мобилизации. Говорят, такие есть. Третий вариант – тех, кто получил повестку о мобилизации, не протестует, старается «держать лицо» и говорит на камеру (отправку автобусов обычно снимают местные медиа), что в войне участвовать надо и он выполняет свой гражданский долг. Подозреваю, что этого «третьего варианта» как раз довольно много. Называть их добровольцами всё же не совсем корректно. Можно провести такое сравнение: преступник может признаться и сдаться властям, но это не значит, что он сам себя посадил в тюрьму.

Десять объяснений «добровольности»

Я постарался записать 10 мотивов, которые движут такими условными добровольцами или, по крайней мере, позволяют им выглядеть добровольцами в глазах аудитории.

1. Кредитная пропаганда. Эта тема вышла чуть ли не на первый план в пропагандистских медиа, и, я думаю, неспроста. Власти ежедневно с момента начала мобилизации создают информационный шум, дорабатывая законы о кредитных выплатах (включая ипотеку) для мобилизованных. Сейчас эти законы позволяют получить отсрочку по кредитам на время участия в войне, причем и для иждивенцев тоже, и предполагают полное погашение кредитов в случае гибели. Для закредитованных граждан России это оказывается важно.

Я знаю о случаях, когда человек, отправляясь в пекло войны, в последние дни или часы перед отправкой или на перевалочных пунктах думал не о том, что ему предстоит, а хлопотал о печатях и документах – переживал, что ему не поставили какую-то нужную печать в военный билет или не дали какую-то справку: «Как я докажу банку, что меня мобилизовали?».

2. Страх от проблем с законом. В России он очень силен, и указы Путина, которые ввели огромные тюремные сроки для дезертиров, для тех, кто сдается в плен, этому способствовали. Большинство не знает или отказывается понимать, что за отказ получать повестку в военкомат (первая повестка – это еще не сама мобилизация, а только «приглашение на казнь») предусмотрен только небольшой штраф, хотя, возможно, эту норму скоро ужесточат. Почему-то идея, что придется получить административное или уголовное наказание за отказ идти воевать, шокирует большинство гораздо сильнее, чем перспектива оказаться на фронте.

Об этом можно услышать чаще всего – в разговорах. Только сегодня, немолодая женщина в магазине, видимо, жалуется продавщице, что могут призвать ее сына или внука. Но заканчивает на такой ноте (практически гордым голосом, возможно, увидев постороннего слушателя – меня): «Но не бегать же от них всю жизнь. Теперь за это десять лет дают». Почему «всю жизнь», почему так укоренилась формула про «десять лет» из новых законов про дезертирство? Или это упало на подготовленную почву и рефлексы сталинской эпохи из сознания народа никуда не уходили? Антивоенные юристы расшибаются в лепешку, чтобы донести до людей реальную информацию о штрафах и наказаниях, но все услышали по телевизору что-то про «десять лет» и теперь повторяют это.

3. Стать добровольцем финансово выгоднее. Если мы сравниваем классических добровольцев, которые записываются в региональные «именные» отряды, и тех, кто призван по мобилизации. Всё немного запутанно, потому что эти законы всё время правят, денежные выплаты тем и другим примерно сопоставимы, но эксперты говорят, что у добровольцев «льгот побольше». Вполне допускаю, что те, кто подлежит мобилизации в первую очередь (по возрасту, опыту армейской службы, военно-учетной специальности и т.д.), могут сыграть на опережение и записаться добровольцами по финансовым причинам.

Это сложная финансово-административная схема, в которой категории добровольцев, контрактников (а теперь, видимо, и мобилизованных) перетекают друг в друга. Знаю случай, когда человека призвали по мобилизации, привезли на сборный пункт, и уже там он подписывает контракт – вероятно, по инициативе командиров. Зачем это армии? Возможно, потому, что мобилизация это временно, а контрактника можно задержать на фронте на более долгий срок? В этой системе нелегко разобраться.

4. Безработица и безысходность. Это проблема уже погнала многих парней из российской глубинки на войну, даже тех, кто не особо хотел. В депрессивных регионах, в моногородах и поселках часто нет никакой работы, а обещанные 150 – 200 тысяч рублей в месяц (зависит от региона) за участие в войне – космические деньги для глубинки и единственная возможность заработать что-то прямо сейчас (хотя возникали перебои и отсрочки выплат). Трудно перевести это в евро для немецких читателей, но это что-то от 2,5 – 3 тысяч (по официальному курсу, по которому, впрочем, нереально купить валюту) до 1 тысячи по курсу черного рынка.

Идея «Ну хоть заработаю» – одна из главных для тех, кто не сопротивляется призыву на войну. Она же оборачивается в эти дни фарсом, когда выясняется, что всю амуницию – от формы и сапог до препаратов на случай ранений – нужно купить самому. Такие списки выдают мобилизованным в военкоматах. Пресса пишет, что в магазинах военторга (магазинах, которые торгуют амуницией) цены сразу взлетели едва ли не вдвое. Семьи мобилизованных вынуждены метаться в поисках берцев, камуфляжа, кровоостанавливающих повязок, отдавать за это большие деньги – называется сумма около 70 тысяч рублей для полного «комплекта». Есть новость о том, как в деревне семья продала свою единственную корову, чтобы снарядить сына на войну. Это безумие. Популярным стал анекдот, как россиян вызвали на казнь, но перед этим выставили список, что нужно купить – веревку, мыло, топор палачу...

5. Война как социальный лифт. Не исключаю, что для кого-то, кто хочет вырваться из безысходности, и это имеет значение – и участникам боевой операции, и их детям создаются хорошие квоты в университетах. 
6. Стыд, моральные нормы русского общества. Десятилетия риторики о «священном долге», культ победы во Второй мировой дали свои плоды: за пределами круга тех, кто занимает четкую антивоенную позицию, считается неприличным уклоняться от мобилизации. Это социально порицаемое поведение. Большинство не хотели бы быть призванными или отпустить на войну своих детей, но если уже пришла повестка, включается логика «убегать – позор». Есть много парадоксальных историй о том, как молодой человек избегал получения повестки, а его шеймили за это члены семьи, соседи (если речь о деревне), родственники – по сути, вынуждали идти на войну. В этой логике человек, получивший повестку, вполне может заявлять, что он добровольно идет на фронт.

Такие истории встречаются часто. Татарское радио «Азатлык» собрало несколько историй, как жителей татарских деревень заставляют идти на войну их родственники. Вот история юноши по имени Ильдар, который живет в Казани, но формально прописан в своей деревне в Тюлячинском районе Татарстана. Там на него выписали повестку, но вручить не могут, явились в дом его родителей. Вот что говорит его жена: «В течение последних дней мужу постоянно звонят либо его родители, либо брат. Его мама буквально ревёт из-за того, что он опозорит их семью на всё село, потому что он чуть ли не единственный из призываемых, кто не ушел на войну. Младший брат шеймит его: мол, ты не мужик, что ли». Юноше пришлось вернуться в деревню, чтобы получить повестку, его там назвали трусом. Он уже отправился на войну.  

7. Кризис агентности. Это модное слово из области социальных наук (agency), близкое к понятию самостоятельность – способность принимать решение самому, действовать. То, что плохо развито в российском обществе, где царит некоторая инфантильность, в том числе, в отношениях с государством. Даже испытывая страх и растерянность (и даже тем более – испытывая растерянность), люди делают то, что велит им государство, потому что сделать шаг на войну оказывается менее страшно, чем сделать шаг в неизвестность (сопротивления государству или вообще самостоятельного решения).

Я стал свидетелем такого разговора на детской площадке. Пока мой сын играл с другими детьми, рядом сидела девушка – мама одного из детей, и пожилая женщина – чья-то бабушка. Как и все вокруг, они говорили про мобилизацию. Девушка рассказывала бабушке, что друга ее мужа только что отправили на войну (так я узнал, откуда в нашем микрорайоне отправляются автобусы с мобилизованными), а к мужу за день приходили трижды – приносили повестку. Муж был на работе. «Я не открыла дверь, а муж потом возмутился – почему ты не открыла?». Девушка рассказывала это совершенно спокойно, как будто речь идет о каких-то будничных бытовых проблемах, а не об угрозе потерять мужа и остаться одной с ребенком на руках. Бабушка реагировала на это одобрительными репликами в духе «Что поделать, значит, судьба, так надо». Их разговор казался сюрреалистическим представлением. 

8. Есть и такой парадокс, как «рефлекс бюджетника», я задумался об этом, когда посмотрел видео с отправки мобилизованных из районов Башкирии. Активно и бодро вели себя те, кого называют бюджетниками – это работники социальной сферы и сферы культуры на государственной зарплате, учителя, мелкие чиновники. В этой среде люди давно уже исполняют роль пропагандистского фасада режима – они изображают восторженный народ на проправительственных митингах, их руками фальсифицируются выборы, они официально радуются любой инициативе, даже самой людоедской – включая начало войны (мартовский митинг в Лужниках) и аннексию территорий (сентябрьский недавний митинг на Красной площади). Даже в стрессовой ситуации, когда их самих отправляют на фронт, они рефлективно ведут себя «как положено» и говорят о добровольности своих действий.

В первые дни мобилизации по социальным сетям и прессе разошлось видео из автобуса – на войну ехали артисты филармонии Сибая (город в Башкирии). Они зажигательно исполняли под баян народную песню и буквально излучали бодрость духа, не случайно за это видео ухватилась пропаганда. Хотя многие башкирские активисты были возмущены, потому что отправку на фронт национальных талантов сочли преступлением перед небольшим народом, который и так с трудом сберегает свою культуру и язык.

Видео стало настолько популярно, что оппозиционные журналисты из свободного издания, штаб-квартира находится за пределами России, хотели написать об этом именно как о национальной драме. Но их остановила риторика самих героев видео – их реплики для официальной прессы: «Находимся в приподнятом настроении, потому что едем защищать Родину, которая нуждается в поддержке», «И мысли не было избежать мобилизации. Передаю привет своей невесте Янгузель», «Мы вернемся домой с победой. Самое главное, о наших семьях будет заботиться республика, о чем неоднократно подчеркивал глава Башкирии», «Наш девиз: «Время выбрало нас». Озадаченные журналисты, отказавшись от своего плана, спросили меня, что это значит – откуда такой агрессивно-бодрый настрой?

Я посоветовал обратить внимание на должности: директор Сибайского колледжа искусств (который, к тому же, тут же был назначен общественным советником главы Башкирии), ведущий солист, ведущий вокалист… Это именно классические бюджетники. Из того, что они говорят прессе, мы никогда не узнаем, что они чувствуют, думают и обсуждают между собой на самом деле. В любой ситуации публичного высказывания у них включается один алгоритм – поддерживать «правильное решение власти» именно в таких фразах, будь то результаты выборов или их собственная отправка на фронт.  

9. Пиар и договоренности. В последние дни многие чиновники и депутаты написали заявления об уходе добровольцами на войну. Это часть пиар-кампании войны. Полагаю, конкретно этим людям ничего не угрожает: чиновники всегда договорятся с другими чиновниками, пусть и в погонах. Наверняка многие из этих добровольцев по факту не окажутся в зоне боевых действий или, по крайней мере, на передовой. 

Яркий пример из Башкирии – один из вице-премьеров (не буду его называть, потому что не могу быть уверен в его личных мотивах). С того момента, как он на днях подал заявление главе республики о том, что хочет записаться добровольцем, он стал главным героем местной светской хроники. Пресса умиляется, рассказывая о его биографии, публикуя как детские фотографии, так и новые – вот чиновник, все еще сидя в своем кабинете, достает из коробки и разглядывает новенькие берцы (армейские полуботинки). Человек, который вчера был в тени других руководителей региона, вмиг стал едва ли не главным медийным лицом. Если ему удастся сохранить себя на фронте, и если в России не сменится режим, вполне вероятно, что он может рассматривать эту историю как карьерный лифт на более высокие (возможно, федеральные) должности.  

10. И всё-таки – незнание. Идею о том, что «люди в России не знают масштабов трагедии», много раз критиковали, и справедливо критиковали. И всё-таки, о реальной картине происходящего на фронте большинство имеет довольно фрагментарные представления. Люди что-то где-то слышали. Цинковые гробы, которые идут в российские города и села, скрыть невозможно, но нет общей картины. Я упоминал выше о независимых медиа, которые пытаются, пусть и дистанционно, вести подсчет погибших по регионам. У них есть для этого алгоритм мониторинга сообщений районных администраций в социальных сетях, заметок в районных и городских газетах, каких-то комьюнити и т.д. Так они собирают данные, что сегодня прошли похороны там-то и там-то. Никакого официального источника, который бы делал аналогичные сообщения, нет, а представить себе ситуацию, что официальные медиа сообщат количество погибших по региону, невозможно. Поэтому все-таки – масштабы катастрофы неизвестны тем, кто не имеет доступа к свободным медиа и «запрещенным» социальным сетям. Коротко – для справки, раз уж я всё время привожу в пример родную Башкирию: по состоянию на 2 октября известно о 217 погибших на войне жителях республики (вероятно, известно не обо всех). По этому показателю регион занимает первое место в Поволжье и четвертое место в России – такие подсчеты делает Idel.Реалии (проект Радио Свобода). 

Но люди не дураки, и ощущение трагедии явно превалирует над бравурной темой «священной войны», обещаниями денег, и над темой добровольцев в частности. Оно только начинает прорываться, скрытое цензурой внешней и самоцензурой (своего рода «кодексом самурая для русского», когда мужчине нельзя показать свою слабость). Вчера я прочитал новость, что автобус с мобилизованными из Башкирии попал в аварию в Бугульминском районе Татарстана – якобы кто-то из его пассажиров напился и напал на водителя во время движения по трассе. Было ли это попыткой самоубийства, или попыткой сбежать? – неизвестно, но очевидно, это была запоздалая попытка остановить всё это, одна из многих. И характерно, что это случилось не на этапе получения повестки, не на церемонии проводов, не перед камерами и не под давящими взглядами односельчан, а вот так – когда всё уже решено. Это одно из многих происшествий прошло незамеченным, но в нем, как в капле воды, отражается характер этой реакции – отчаянной, запоздалой, нелепой.

Пока реакции такие, общая атмосфера – непонимание, растерянность, шок. Какими будут реакции, когда мобилизованные начнут возвращаться в гробах, пока даже предугадать сложно.

Писатель и критик Игорь Савельев родился в 1983 году в Уфе, живет и работает в Москве. Редакция KARENINA благодарит автора за разрешение перепечатать материал, опубликованный на немецком языке в газете FAZ.