«Страну разодрали пополам»

Мой отец в 8 лет осиротел. Отец и его младший брат пошли учиться, они жили в деревне, которая называется Велика Фосня. Эта деревня существует до сих пор. Мама родилась в селе Васьковичи, тоже на Житомирщине. Жили они в Житомире. Дед, отец моей мамы, был потомственный меламед.

В 12 лет мой отец стал уже выпускником и пошел в люди. Вот тут и родилось мое отчество. У них был урядник, который должен был отцу выписать бумагу, для того чтобы он на законных основаниях путешествовал по стране. В селе отца называли Волька, у него было еврейское имя Шлеме Велвл, но он никогда им не пользовался. Записали его Владимир. Маму звали Этель, но она была записана как Этя. Там все упрощали.

Родители прожили вместе всю жизнь — 45 лет, пока папа не умер. Папа говорил нам: «Тот не видел красивых женщин, кто не видел вашей матери в 16 лет». Родители поженились 22 августа 1922 года.

Война в 1941. «Ляля, вставай, война началась!»

Я никогда не жила в Житомирской области, я родилась в Киеве в 1936 году. Когда началась война, мне неделю тому назад исполнилось 5 лет. Брату было 10 лет, а сестре 18. Это было воскресенье, 22 июня, яркий солнечный летний день, день выпускных вечеров десятиклассников. Сестра моя Ляля как раз закончила школу. Я хорошо помню, как сейчас, что проснулась от крика мамы «Ляля, вставай, война началась».

Каждый год мы выезжали летом на дачу, а почему-то в 1940 году мы дачу пропустили. И когда я увидела мамины сборы, я помню, как я прыгала и кричала: «Ура, мы едем на дачу». Но «дача» — наша эвакуация — затянулась на два с половиной года. Все говорили, что это 2-3 месяца и мы вернемся.

Получается, я переживаю это уже во второй раз. Мой сын, математик, называет это законом симметрии, потому что 80 лет назад мы эвакуировались от немцев в Россию. А через 80 лет я пережила вторую эвакуацию — от России в Германию.

Эвакуация в 1941 и в 2022

Эти ощущения сравнивать нельзя. Тогда я была маленькой и для меня все было праздником. Я помню, как тогда мама перебирает эти вещи, нас сажают на грузовик. Это глубокая ночь. Везут куда-то и грузят в товарные вагоны.

Сколько мы ехали я не знаю, похоже, что месяц. Куда мы ехали я не знала. Было очень жарко, было солнце. Хотелось очень пить, не было воды. У нас были очень частые стоянки. Один вагон был с военными. Помню, как наш поезд обстрелял немецкий самолет. Помню, как принесли воду, и она была ярко желтого цвета. Она была из какого-то глинистого источника. Когда я пила эту воду, мне казалось, что ничего вкуснее в своей жизни я не пила.

Как только освободили Киев, папа сразу стал собираться. Обратно мы ехали шумно и весело. Мы знали, что наш дом разрушили, но папу это не остановило.

Мы приехали в Киев 1 марта 1944 года. Еще были бои в Дарнице, там, где сейчас город на левом берегу. Мы шли с вокзала пешком по центральной улице. Лежали груды камней вместо Крещатика по левой стороне. Сестра шла и плакала навзрыд. Одна сторона улицы полностью была разрушена. Выстояли три двухэтажных дома.

Кроме этих двух с половиной лет я всю жизнь прожила в Киеве. Сразу училась в украинской школе, а потом в политехническом институте. Я —инженер-механик химической промышленности.

«23 февраля умер муж, а 24 началась война»

23 февраля 2022 года умер мой муж. На 24 февраля была назначена кремация. Сын проснулся рано утром и сказал: «Мама вставай, этот сумасшедший начал войну». Вот и симметрия. Мужу в последние дни было очень плохо и дети — сын и дочь последнюю неделю провели с нами в одном доме.

За неделю все уже было довольно напряженно, но никто не верил. Киев кипел, все было прекрасно. Нам сказали, что 16 февраля начнется война. И когда она не началась — мы расслабились.

23 февраля был абсолютно нормальный спокойный день. На следующий день сын проснулся от взрывов. В этот же день мы узнали, как на Оболони (район в Киеве) остановили танк.

Я была ошеломлена. Муж только что умер. Мы не понимали, что делать. Мы тогда не знали, что можно будет выезжать с любыми паспортами — у меня не биометрический паспорт. Никто не представлял, с какой скоростью будут развиваться события. Никто из нас не представлял, что это полномасштабное вторжение. Никто об этом не думал.

24 февраля на улице уже была абсолютно другая картина. Город пустой. Идут люди с 6 литровыми баклажками воды. Все государственные учреждения, банки, аптеки закрыты. Тогда главной ошибкой было то, что все еще казалось, что ты можешь планировать свою жизнь. У нас были билеты из Киева во Львов и из Львова до Пшемысля, и забронированная гостиница на воскресенье. Мы ехали втроем. Не было страха. Это, скорее, было состояние шока.

Еще до всего этого мы забронировали ресторанчик, чтобы проводить мужа. Но проводить его было некому. Почти никто не пришел. Это было 24 февраля. В 7 часов вечера мы вышли на Крещатик. Погода изумительная, 16 градусов. На улице — ни души. И только очередь мужчин, которые хотели записаться в территориальную оборону.

Рассказывает дочь Влада: про растерянность

На следующий день (KARENINA — после смерти отца Влады) я выбежала, чтобы посмотреть открыты ли аптеки. Страшно было от того, что абсолютная тишина. Когда такая звенящая тишина, тебе кается, что сейчас что-то будет.

Никого нет, я встретила только ребенка, который качался на качелях. Это была картина как из кино. Абсолютная тишина и только скрип этих качелей. Такая иллюстрация конца времен.

Было непонятно, что делать. В убежище мы не ходили — мама очень плохо ходит. Я старалась как можно дольше не ложиться спать, потому что казалось, что если я усну, то потеряю контроль над ситуацией. Реально страшно стало тогда, когда объявили, что они собираются взять Киев за три дня. Я боялась, что будет блокада.

Мы постоянно были во всех мессенджерах. Маме звонят родственники и друзья, брату звонят из Америки, мне звонят из Берлина и еще откуда-то. Но мы же купили билеты на воскресенье, мы поедем в воскресенье, у нас все по плану. Миша, мой муж, говорит: «Выезжайте немедленно!» А мы не можем найти транспорт. Бензина нет. Никаких машин нет. И тогда «под давлением общественности» мы решили уехать раньше.

Я два часа пыталась найти такси, и таки нашла. Таксист нас спросил: «А почему вы так поздно едете? Все же давно уже уехали».

Когда подъезжали к вокзалу, видели, как люди туда шли пешком.

Про хаос на вокзале в Киеве и потерянную туфлю

Выходим мы на первую платформу, откуда обычно торжественно отправлялся поезд в Москву. И там стоит жуткая толпа. Все ждут поезда. Никто ничего не объявляет. Потом приехал поезд, и испуганная паническая толпа начала друг друга пихать в спину.

Я кричу: «Что вы делаете, там пожилая женщина!». Мне кричат: «Закрой рот!». Мама падает, теряет туфлю. Рука и нога у нее застряла в перилах. Потом был гигантский синяк. Но мы влезли в поезд. Маму посадили. Потом Миша, мой брат, и меня как-то втащил в этот поезд. Я переживала, чтобы мама не уехала сама, а я не осталась стоять на перроне с чемоданами.

На поезде было написано Львов, но довезли нас до Винницы, это в центре Украины. Там был ужас. Крик на перроне. Кто-то забыл собаку, кто-то забыл чемоданы. Это было как в фильме про 1941 год. И постоянные воздушные тревоги.

Было непонятно, что будет дальше. Из-за этой неизвестности тебе жутко не по себе. Ты не понимаешь, что будет в следующую секунду. А уже 12 часов ночи. Ни одного фонаря. Невероятно звездное небо. Люди страшно бдят. Кого-то заподозрили, что он диверсант и повели в полицию. И тут в этот совершенно тёмный вокзал заходит женщина и кричит: «Львов, Львов, поезд на Львов через три минуты». Тут уже маме помогла полиция, они разогнали толпу, чтобы можно было сесть.

Когда нас довезли до границы, там уже стояли палатки с обогревом, была организована еда. Польские пограничники очень содействовали. Я нервничала, потому что у меня русский паспорт. Была ситуация, когда пограничница звонит своей начальнице и говорит: «Тут из России, выпускать?», ей отвечают: «Да, выпускай». Мы границу прошли быстро.

Уже в Польше нас привезли в так называемый распределительный центр. Там тоже было очень много волонтеров, которые забирали людей в разные страны. Там было все очень хорошо организовано. Там мы дождались нашего друга детства, он посадил нас в машину и довез в Берлин.

Евгения Владимировна о жизни в Берлине: 

Я не могу сказать, что мне не нравится здесь и я хочу обратно. Обратно я не могу хотеть, у меня там кроме моего жилья ничего, фактически, не осталось, там я одна. Но там все знакомое и родное. Там по-прежнему опасно и неизвестно, когда это закончится. Тут я чувствую себя просто-напросто глухонемой. Я тут нуждаюсь в сопровождении, совершенно беспомощная и потерянная.

Я ничего плохого не могу сказать, люди очень доброжелательны. Все улыбаются. Пытаются что-то сказать. Но я ничего не понимаю. Я стою как дура: улыбаюсь и не понимаю, что мне говорят. И это уже не придет. Я понимаю, что язык — это уже не мое.

Я училась в украинской школе. Я свободно владею украинским языком. Киев — в основном русскоговорящий город. Но сейчас это очень сильно изменилось. Я очень ощущаю, когда для человека это родной язык, а когда нет.

Меня почему-то раздражает, когда люди говорят на ломаном языке. У нас не было деления на русский и украинский язык. Да, были свои заморочки, но они везде и всегда есть. В каждой стране есть свои. Такой русофобии, как в России развелась украинофобия, у нас не было.

Между нами не было границы. Между Россией и Украиной. Это была планомерная акция, которая началась в 2011 году.

Люди из Донбасса очень хорошо зарабатывали. Донецк, Днепропетровск были центрами науки и культуры. В Донецке не только уголь. Это могучий промышленный и научный город. Но им чего-то было мало. Эти бандиты, которые есть во всех городах, захватили власть на Донбассе с помощью засланных казачков из России. Это все организовала Россия. А потом люди начали говорить, что по улицам Донецка ходят «бандеровцы» и убивают людей. А на самом деле это ходили русские. Все очень тщательно идеологически было подготовлено.

В моем доме дважды сдавали квартиру людям из Донецка. Очень милые люди. Но они никогда не говорили, откуда они. Чтобы к ним лучше относились, они сказали, что приехали из Днепропетровска.

Киевляне считали людей из Донецка бандитами, потому что их встречали как беженцев, сдавали им свои квартиры, а потом те квартиры людям разрушали или оставляли записки «все равно мы вас ненавидим».

Страну разодрали пополам.

На Западной Украине люди тоже ершистые. Но единственный, кого я виню, извините, это Путин. Других вариантов нет. Можно всегда поднять всякую муть со дна. Он это сделал.

Те донецкие, которых я знала в Киеве, были исключительно интеллигентные, культурные, приятные люди.

Интервью 6 октября 2022 года вела и записывала Татьяна Фирсова. Стенограмма: Татьяна Фирсова и Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.

Об интервью

Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.

Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.

Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.