«Уезжала без одежды, но зато с трюфельной солью из Парижа»

Последние годы я жила в Москве. Долгое время работала независимым журналистом, потом пиарщиком. 4 года назад я открыла свое агентство полного цикла. Это креативное коммуникационное агентство, мы занимались PR-кампаниями. Делали большие ивенты, продакшн. Я построила карьеру и уже выходила на международный рынок. У меня появились международные клиенты, которым я делала PR в России, потому что у них там были проекты. Понятно, что сейчас медиарынок в России никому не интересен, потому что медиарынка в России больше нет.

Незадолго до войны, в конце 2021 года я проводила большую PR-кампанию, и мне казалось, что я — королева мира. В материальном плане у меня было все. Я была очень медийным человеком, давала интервью СМИ как эксперт по коммуникациям. Мне до сих пор звонит «Коммерсант», но я уже не беру трубку. Раньше я как эксперт объясняла им, почему какие-то люксовые бренды делают то или другое, и насколько это сейчас актуально.

«24 февраля: понимали, что будет война, но не хотели это принимать»

Мы со всеми друзьями мозгами понимали, что будет война, но не хотели этого принимать. Хотелось верить, что он просто играет мускулами.

24 февраля меня застало в Москве. Я проснулась в 4 утра, полезла в новости и увидела то, чего, как я два дня назад говорила, не может быть. Я впала в полный ступор. Все это я начала писать в свой телеграмм канал. До этого он назывался Наташа Daily, я писала о культуре, путешествиях и коммуникациях. Сейчас он называется Наташа Daily Against War и его фокус переделан на войну. Плюс я продолжаю писать о коммуникациях в контексте пропаганды, объясняю людям, как это все работает. Это часть моей миссии, как мне кажется.

Вечером 24 февраля я естественно пошла на митинг на Пушкинской. Но это нельзя было назвать митингом. Мы пришли туда в 7, уже все было обгорожено, кругом были «космонавты». Это было просто бегание от ОМОНа. Многие говорят: «Выходите на площадь», потому что расценивают митинг, как в своих странах. Например, в Германии ты можешь выйти на площадь, взять украинский флаг, сказать: «Нет войне!». В России ты просто не можешь статично долго стоять. Я пошла на митинг 25 февраля, вышла из метро и увидела, что людей «принимают» прямо на выходе. У меня уже на тот момент было две административки, и я понимала, что нельзя этого делать. Это просто сдача ОМОНу в руки. Я поняла, что если я не могу протестовать ногами, я буду делать это руками, я буду писать.

Я начала писать о войне в свой Телеграм-канал потому, что считала, что люди должны знать правду. Я целыми днями начала заниматься контрпропагандой. Показывала видео, что происходит в Киеве. Плюс у меня много друзей в Киеве, они сидели в подвалах, я говорила с ними, у нас прерывалась связь, потому что были обстрелы. Я это тоже все рассказывала, потому что это то, что я видела своими глазами. У меня очень адекватная аудитория, плюс очень много украинцев. Я делала это для поддержки украинцев. Одни люди говорят, что украинцам важно ненавидеть русских, потому что это их поддерживает психологически. Но я знаю много украинцев для которых важно знать, что не все русские хотят войны и смерти украинцам. Для них очень важно, что в России есть хорошие люди, потому что это усиливает их веру в человечность.

Наполовину украинка, но считаю себя россиянкой

Половина моей семьи — это украинцы. Хотя я считаю себя россиянкой, потому что я никогда не жила в Украине. Я люблю Россию, но разделяю страну и правительство. Я знаю, что у многих людей такие же связи. И для многих, как и для меня, война —это личная боль. Возможно, мне не повезло, потому что у меня высокая эмпатия и я все это чувствую. Когда была Буча, у меня была личная трагедия. Есть люди, которые думают, что твоя национальная принадлежность диктует твои чувства и твои настроения. Условно, если ты россиянин, то тебе выдается российская «методичка» и ты живешь по ней. Но нет. Люди — это люди, вне зависимости от паспорта.

Потом наступил март и разговоры о том, что будет федеральный запрет на слово «война». Мы реагировали на это так же, как на войну — не верили. В начале марта друзья начали говорить, что закон точно примут и что мне надо уехать. Я нарушала этот закон каждый день, произносила слово «война» по 20 раз на день. Я не хотела верить в то, что мне надо уехать.

Эвакуация с трюфельной солью

Третьего числа мне говорят, что закон примут завтра в 10 утра. Я не понимала, что мне делать. Мне надо было либо замолкать, чего я делать не могла, либо уехать. Я выбрала уехать. Моя подруга тогда сказала, что у нее есть ключи от квартиры в Баку, чтобы я ехала туда. Я купила билет. Тогда он уже стоял бешеные деньги, но у меня были мили Аэрофлота, и я купила билет за 6 тысяч рублей.

Серия KARENINA

Побег и изгнание

С февраля 2022 года сотни тысяч жителей Украины, а также представители беларусской и российской оппозиции, бежали в Германию. Многие из этих людей хотят рассказать свои истории до того, как память сотрет воспоминания. Наш проект — серия документальных «интервью против забвения» — ведется в сотрудничестве с Федеральным фондом изучения диктатуры Социалистической единой партии Германии.

 

Это была не эмиграция, а эвакуация. Потому что эмиграция — это когда ты едешь на пароме в Париж, потом сидишь в кафе, все красиво, и ты готовишься к этому. Моя эмиграция — это купить билет, собрать чемодан и уехать. Я когда увидела в Баку, что я положила в чемодан, то подумала, что его собирал человек «в неадеквате». Было ноль базовой одежды, ни одной пары джинсов, но два вечерних платья, духи и соль с трюфелем из Парижа.

«Вышла бы замуж вместо того, чтобы протестовать»

В Баку нет какого-то протестного движения, и я поняла, что не смогу там долго находиться. Мне там говорили: «Наташ, ты красивая девушка, вышла бы замуж и осталась бы там». Причет тут гендерная принадлежность? Я не женщина, которая хочет замуж. Я — женщина, которая не хочет войны. Плюс наши президенты дружат и меня могли быстро депортировать обратно в Россию. Я себя там чувствовала не очень в безопасности. Я понимала, что нужно ехать куда-то в Европу. У меня еще оставалась шенгенская виза.

Во время войны ты не можешь быть вне политики. Я уехала, потому что я не хотела молчать. Я не представляла, что я закроюсь дома, продолжу делать PR и ивенты каким-то госкорпорациям, пока каждый день убивают людей, детей и мои друзья сидят по подвалам под бомбежками. Плюс ко мне уже постучались полицейские, я сделала вид, что меня нет дома. То есть, я уехала из за истинной опасности в Москве, мне не хотелось сидеть в тюрьме 15 лет.

В тюрьме я тоже бы не смогла ничего говорить. Я люблю свою жизнь, я хочу говорить, я хочу свободы, поэтому я уехала. Я не хотела быть внутри страны-агрессора. Я не хотела быть наказана своим гражданством и своим паспортом, живя по тем законам. Это несовместимо с моей жизнью в идеологическим и в физическом плане.

В Баку я сидела и чувствовала себя зверьком, который спрятался в норку. 27 февраля 2022 года Олаф Шольц произнес свою речь в бундестаге и сказал, что поддерживает всех россиян, которые против войны. Тогда уже начались разговоры про визу по параграфу 22.2 для протестных россиян. Это гуманитарная виза для антивоенных россиян. Я начала изучать шенгенские страны, эта речь Шольца на меня повлияла. Я узнала, что в Германии классные иммиграционные законы. Начала искать кого-то в Германии, потому что не понимала, куда ехать. У подруги был друг, который мог меня принять. Он живет между Дрезденом и Берлином. Мы с ним списались. Моя подписчица в Швейцарии купила мне билет Баку-Берлин через Франкфурт. Я купить не могла, потому что у меня ничего не работало.

16 марта я была в Берлине. Друг меня встретил на машине, и мы поехали в его деревню. Он оказался абьюзером, кричал на меня. Поехать к нему было моей большой ошибкой. Он мне помог подать документы, но это оказалась обычная виза беженца. Он говорил, что все знает, но ничего не знал. Я была в стрессе и не сразу это поняла.

«Беженец — это тоже человек»

Я от него сбежала. Мои документы были поданы в Дрездене, и я пошла там в лагерь для беженцев. Его нельзя было избежать.

В лагере нужно было быть каждые 72 часа. Но 24/7 там быть невозможно. Лагерь для беженцев — это железные бараки, в которых живет по 4-6 человек. Очень много детского плача и арабских песен. Может быть поножовщина. Кто-то перебрасывал метадон через забор. Это комната без туалета и душа. Туалет — это отдельное помещение, куда нужно идти через улицу. В этом месте нет личного пространства. Когда я говорила, что я из России, никто не понимал, почему я там.

Мы общались, находили общий язык. Для меня беженцы, которые переезжают на каких-то плотах в другую страну — это всегда было что-то из журнала Time или BBC. А теперь это часть моей биографии. Часть людей там не знает английского, а часть —это студенты, юристы, образованные люди. Многие думают, что беженец — это человек из низов, но это не так. Беженец — это человек, который убежал от опасности в своей стране.

Депрессия и мысли о суициде

Я въехала в Германию по греческой визе и не знала ничего про Дублинское соглашение. Мои документы сначала отправили в Грецию, там они были 3 месяца, потом вернулись сюда. За это время я попала в больницу и у меня начался диабет второго типа из-за стресса.

Ожидание убежища — это абсолютный информационный вакуум. Я не знала, когда будут новости. Я просто каждые три дня спрашивала, нет ли для меня уведомления. В Москве мое время было расписано по минутам. А там я просто ждала. Сейчас, когда я уже резидент, мне начали говорить четкие сроки. Я не думала раньше, что это может быть так приятно. Огромная пытка ждать непонятно чего. Почему, например, важно нанимать адвоката. Потому что у него есть полномочия спрашивать о тебе, у тебя нет таких полномочий, ты не можешь никому написать или позвонить. С адвокатом моя жизнь обрела новые краски, он убрал неопределенность. У меня развилась депрессия, были суицидальные мысли.

Полицейские в Москве оскорбляли и унижали

Мое интервью, которое я называю допросом, шло 10,5 часов. У меня спрашивали обо всем. Я готовилась, распечатала все доказательства, все свои фотографии с протестов, фотографии из автозака, решения суда, где я была признана виновной за участие в антивоенном митинге. У меня была большая папка. Я обвиняла Путина в геноциде украинского народа и этот материал был в медиа. Моя адвокат сказала, что этого уже достаточно. Все эти документы переводили на немецкий.

Это интервью было очень приятным. Совсем не так, как со мной говорили в России в 2014 году после задержания на митинге против войны. Там я себя чувствовала зеком. Меня называли «е***той бандеровской подстилкой» и водили в туалет под присмотром людей с автоматами. Не давали воды и еды. Это очень большое психологическое давление, под которым ты уже начинаешь верить, что ты преступник. А потом в протоколе написали, что я наносила всем телесные повреждения и орала «Путин вон из Крыма». Им просто нужно было написать фамилию Путин, потому что так твое дело автоматически становится политическим. Потом был суд, на которым был цирк, где никто никого не слушает.

В Германии во время того разговора было все нормально. Был перерыв на обед. Они переживали, чтобы я себя хорошо чувствовала. Но все было так долго, потому что у меня было много доказательств, и они очень скрупулёзно спрашивали. После этого я 4 дня ни с кем не разговаривала.

В Германии у меня больше прав, чем в России

Сейчас у меня есть статус, есть социальное жилье. Я буду искать квартиру в Дрездене. Сначала меня отправят на интеграционные курсы. Потом я смогу работать и учиться, смогу вести предпринимательскую деятельность. Сейчас у меня очень активный момент борьбы с немецкой бюрократией. Но мне тут очень хорошо. Я живу в стране, где мне ничего не угрожает за то, что я пишу или говорю. Я могу ходить на митинги. Я очень рада, что я в Германии. Я была в Берлине на премьере Кирилла Серебренникова, была на концерте Pussy Riot, ходила на концерт «Океана Эльзы» с украинским флагом, завязанным на плечах. Мне очень больно, что моя страна все это потеряла. Я рада, что в мире есть здоровые и цивилизованные страны. В России часто говорят: «Вы никому не нужны в Европе». Но, по сути, я оказалась больше нужна Германии, чем России. Потому что Россия меня просто выплюнула, а Германия сейчас обо мне заботится. Сейчас мне предоставили политическое убежище и у меня есть права, которых в России нет даже у граждан России, не то, что у эмигрантов.

Интервью 24 ноября 2022 года вела и записывала Татьяна Фирсова. Стенограмма: Татьяна Фирсова и Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.

Об интервью

Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Беларуси, Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.

Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.

Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.