«Хочу быть мостиком между Украиной и Германией»

Никита не согласен с терминами «военный беженец» и «бегство» из Украины, он считает, что они не отвечают действительности и неверно описывают его историю. По его мнению, целесообразнее использовать термин «переезд».

Интервью проведено на украинском языке.

 Я из Киева, родился и вырос там. Учился в Киевском национальном университете строительства и архитектуры на факультете городостроения. Начал готовиться к аспирантуре. Работал в видеопродакшне, создавал цифровые видео и анимации, потому что в одно время понял, что хочу заниматься чем-то другим.

Я помню, как в 2014 году, я еще был в школе, по телевизору сказали о Донецке и Луганске. Помню, что у меня мурашки были по коже. Но тогда я не думал об этом много. Чувствовалось, что это где-то есть, что оно не чужое, но не чувствовалось прямого влияния.

В конце осени 2021 года впервые услышал о возможности полномасштабной войны, но это проходило мимо ушей. До 24 февраля у меня все время были мысли, что это нереально. Что только больные люди могут думать о том, чтобы начинать войну. Я не мог в это поверить, потому что в 21 веке, кажется, есть много влияний экономических, политических, финансовых. Если играют в эти игры, есть много вариантов играть в них без физического насилия. Я не мог поверить в то, что я буду жить в сюжете из исторических книг. Сейчас, когда читаю книжки о Второй мировой, война совсем по-другому воспринимается. Ты уже представляешь это не так, как ты видео в кино, а так, как ты видел в собственной жизни. Все эти разрушения, блокады, очереди.

24 февраля собирался на курсы вождения

24 февраля я должен был идти на водительские курсы. Будильник прозвенел в 5 утра. Я услышал какой-то взрыв, но не придал ему особого значения. Я жил в районе КПИ (Киевский политехнический институт) и там часто были какие-то непонятные громкие звуки в складских помещениях до этого. Потом я позвонил своей девушке, и она сказала мне, что началась война. Прибежала мама, сказала то же самое. Это был ужас. Все что я себе думал, представлял, планировал на будущее перечеркнуто в один момент. Нужно было принимать какие-то быстрые решения, но было состояние полной неопределенности. Выезжать сразу было бессмысленно, потому что уже были огромные пробки. На тот момент внутренний голос сказал мне, что не стоит никуда ехать, ничего хорошего из этого не выйдет. Я был в Украине до средины июня. В Киеве до 8 марта. Потом мы с семьей некоторое время жили в западной Украине и в мае опять вернулись в Киев.

В Киеве мы во время сирен мы ходили в подвал в бабушкином доме. Я потерял тогда около 7 килограмм, хотя я и так не очень крупный. Я был очень истощен. Плохо спалось, было сложно есть, но есть надо было. Нас было шестеро  — я, мама, папа, бабушка, младшие брат и сестра. Брат младше на 4 года, а сестре 8 лет. Все ютились в однокомнатной квартире. Но это было как-то гармонично, мы с уважением относились друг к другу. Я продолжал работать, чтобы отвлечься. Когда я не работал, я прям чувствовал, как идет деструктивный поток мыслей. Это не помогает.

В западную Украину мы поехали двумя машинами, чтобы немного переждать. Тогда было очень интенсивное время, наступали с Белоруссии, были танки в городе. Мы тянули до последнего, но в итоге уехали.

Поехал в Берлин из-за подруги

В Берлин я уехал для продолжения аспирантуры. Я поступил в технический университет. И второй момент, почему я поехал — это любовь. Я понял, что моей девушке, которая приехала в Берлин раньше, нужна поддержка. Хотя с самого начала я не планировал никуда уезжать. Я даже не рассматривал такой вариант. Мне 24 года. Я выехал по официальным разрешениям из-за того, что у меня было приглашение в университет в Берлине на аспирантуру. Это была долгая процедура с оформлением всех документов. Я получил разрешение от военкомата, что он не имеет ко мне никаких претензий. Я выезжал со стрессом, потому что, несмотря на документы, были мысли, что не выпустят. Я ехал сам. Все мои оставались в Киеве.

По факту, я ехал из-за учебы, потому что решил, что это можно использовать в будущем как связи, как соединение украинского и немецкого опыта, общие проекты. Тем более, что у меня уже был опыт. Я уже мог представить, что можно сделать. Я уже был в Берлине до войны. Я представил себе, что можно создать связи, которые помогут в отстраивании Украины.

«В Киеве были русские диверсанты»

Меня не интересует архитектура, как работа. То есть я не хочу быть архитектором. Но мне нравится изучать вопросы устройства города. Мне нравится научная часть этого. Моя аспирантура будет посвящена влиянию соседства, тому, как люди между собой коммуницируют в городской среде, что их объединяет. И что можно сделать, например, в Киеве, чтобы это работало лучше. Как можно устроить процесс строительства новых зданий, чтобы районы становились по-соседски приветливыми.

Я никогда об этом не думал, но вначале войны в соседних домах, в соседних районах я увидел очень много незнакомых людей. Не было соседства, где люди друг друга знают. Слава богу, все было хорошо. Но в городе были истории, что именно так по соседству поселялись русские диверсанты, а люди об этом даже не догадывались. Мне кажется, важно создавать комьюнити, знакомиться, иметь общие интересы. Это быстрее людей объединяет. Это то, что происходит сейчас, объединение народа. Но это происходит из-за военного кризиса.

В Берлине я снимаю квартиру, не получаю материальную поддержку от государства, продолжаю онлайн работать в Украине, делать видео. У меня уже начался учебный год. Полгода дают для выбора темы для аспирантской работы, определения основных путей исследования, методологий, целей, актуальности. За эти полгода надо найти профессора, под руководством которого я могу продолжать. Комиссия будет рассматривать мою работу. Потом дается еще 3-4 года на само исследование и формирование результатов. Учеба на английском языке. На нашей кафедре кроме меня есть два человека с Украины. А еще есть люди, которые приехали из Украины задолго до начала войны и разрабатывают проекты совместно с институтом. Сейчас мы делаем воркшоп, приедут ребята из Киева, Львова и Харькова для обмена опытом и проведения исследований. Сейчас я буду этим мостиком в помощи немцам и украинцам. То, что я себе и представлял.

«Собираюсь вернуться в Украину»

Я учу немецкий, но в основном использую английский. Мне удобнее сейчас выражать свои мысли на английском. Тем более, я очень редко тут встречаю людей, которые не говорят на английском.

Я думаю, что буду оставаться в Берлине эти 3-4 года, пока идет учеба. Потом хочу вернуться в Украину. Пока что я работаю с украинскими проектами и не ищу работу здесь. Мне хватает денег, но впритык. В Украине с этими же деньгами было ощущение, что их не нужно считать. Здесь четко сформировано, сколько на что тратить. И если случится какая-то непредвиденная ситуация, непонятно, что делать. Поэтому я аккуратнее сейчас. Хотя уже была ситуация, когда я забыл ключи от квартиры внутри и пришлось вызывать мастера, платить ему 200 евро.

Мне нравится Берлин. Нравится квартальная невысокая застройка, когда всего 5-6 этажей. Нравятся все эти улицы и панорамы внутри города. Это лучше, чем хаотические застройки, которые есть в Киеве. Кто-то Берлин таким увидел, кто-то его построил, не в зоне моего влияния что-то менять в самом городе.

С самого детства и школе я общался только на украинском. Мой папа учитель, он говорит на украинском. Мама больше говорит на русском. Для меня не составляло труда переходить с одного языка на другой очень быстро. С бабушкой и дедушкой говорю только на украинском. В университете я начал больше говорить на русском, потому что преподавание было на обоих языках. Некоторые преподаватели были всю жизнь русскоязычные, но кто-то из них переходил на украинский и просил не обращать внимания на ошибки, потому что он только учится говорить на этом языке. Это было очень приятно. Сразу появлялось уважение к преподавателю. С таким профессором было приятно иметь дело и узнавать от него какую-то информацию.

«После начала войны перестал говорить на русском»

До 24 февраля мне было не особо важно, на каком языке говорит человек в повседневной жизни. Тем, кто обращался ко мне на русском, я отвечал на русском. После начала войны я не использую русский язык. В Берлине уже была такая ситуация. Я пришел в городскую администрацию и там были мужчины, наверное, волонтеры, которые не понимали украинский, только русский. Я принципиально говорил с ними на английском.

Если ко мне на улице подойдут и попросят о помощи на русском или будет какая-то критическая ситуация, конечно, я отвечу. Но если это будет кто-то агрессивно настроенный, о каком русском языке может идти речь?

Интервью проведено 15 ноября 2022 года. Стенограмма: Татьяна Фирсова и Анастасия Коваленко. Перевод с украинского на русский: Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.

Об интервью

Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.

Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.

Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.