«Путин хочет остановить время»
Глеб Калинин, программист, фотограф, 38 лет, Москва. В ближайшем будущем не видит для себя перспективы в России.
Я из Питера, жил в Москве. Большую часть жизни проработал в IT, в стартапах. У меня было свое агентство интерфейсов и контент-менеджмента. Это все было в Петербурге.
Я бросил ВУЗ очень быстро и сразу начал работать. Тогда это был единственный быстрый путь в IT, потому что учиться этому было негде. Потом переехал в Москву, устроился в агентство, которое занималось сервисным дизайном. Мы проектировали сервисы для «Почты России». Потом работал в стартапах. Два с половиной года назад я оставил все эти занятия и начал развиваться в другом.
Я достаточно серьезно занимаюсь фотографией. Учился у Сергея Максимишина пару лет, это известный российский фотограф. И постепенно заходил в тему психологии, осознанности. Обучал людей прикладной медитации и в процессе понял, что мне не хватает навыка общения с людьми. Поэтому пошел учиться на психолога-консультанта. Плюс еще коучинг у меня добавился. То есть сейчас все, что я делаю — это работа с людьми.
«Долго получал визу»
Я давно собирался приехать в Берлин. Пол года ждал визу по воссоединению семьи. С начала войны очень активизировался с этим процессом, потому что было просто страшно. До войны я еще размышлял, после начала войны пошел срочно искать, где можно сделать документы. Процесс был очень длинный. За это время компания моей жены успела закрыться, она искала работу, какое-то время не могла предоставить справки. Жена уехала еще до войны, по работе. Я в Берлине с 16 октября. Сейчас снимаю комнату.
С февраля 2022 года сотни тысяч жителей Украины, а также представители беларусской и российской оппозиции, бежали в Германию. Многие из этих людей хотят рассказать свои истории до того, как память сотрет воспоминания. Наш проект — серия документальных «интервью против забвения» — ведется в сотрудничестве с Федеральным фондом изучения диктатуры Социалистической единой партии Германии.
«Уехал из-за мобилизации»
Основная причина моего отъезда — это мобилизация. Я уехал в день, когда мы выдали паспорт. Через два часа уже ехал к финской границе. На попутке уехал с Приморского шоссе в Хельсинки и там еще две недели ждал, пока моя виза активируется. В Финляндию я въехал за три дня до того, как они закрыли границу, по французскому шенгену. Сейчас у меня виза Д (KARENINA — национальная виза), которая позволяет работать. Но она всего на три месяца, мне надо ее переделать в ВНЖ. Из Финляндии в Берлин я прилетел на самолете. По сравнению с людьми, которые в Верхнем Ларсе стояли по 5 дней, у меня была туристическая поездка.
«Политикой в России не особенно интересовался»
В России я был минимально политически активен, ходил только на разрешенные митинги. На неразрешенные не ходил, потому что видел, что эффекта никакого, а люди и травмы за это получают, и в тюрьму садятся.
На самом деле, в России я не понимал, что я могу реально делать. Я никогда не голосовал за Путина, никогда не голосовал за «Единую Россию». Для меня было очевидно, что ничего хорошего не надо ждать от человека, который работал в КГБ. Потому что 30 лет назад он таких как я сажал в тюрьму. Степень, до которой он дошел сейчас, раньше была не очевидна. Хотя, если смотреть задним умом, то он об этом говорил еще 8 лет назад.
Я, наверное, такой среднестатистический либерал. Плюс моя профессиональная деятельность связана с либеральными ценностями. Ты сможешь заниматься психологией только если веришь в ценность человеческой жизни, в право каждого на реализацию, на развитие. Психотерапия в таких странах как Япония, например, невозможна, потому что у них очень коллективистские ценности и там она очень специфичные формы приобретает.
«Война — это разрушение, смерть и безнадежность»
Мне кажется, это очень советский подход, когда травмы не проговариваются и остаются внутри. И мы видим последствия этого. То, что травмированные люди никак свои травмы не проработали, приводит к тому, что сейчас происходит.
Конечно, проработка травмы — это очень тяжелый и болезненный процесс, на него нужны ресурсы. Для этого чтобы стало лучше, часто надо чтобы сразу стало хуже. Это неизбежно. Многие процессы излечения требуют глубинных интервенций, которые вначале делают хуже. И это «вначале» может растянуться на годы. Мне интересно, как в Израиле прорабатываются травмы Холокоста. У них точно были большие примирительные процессы.
Будучи ребенком, я образ войны всегда романтизировал. Мы бегали с автоматами, все это было весело и интересно. Но война, как мы сейчас видим — это разрушение, тлен, смерть и безнадежность. И я могу себе представить, что у людей, которые годами в этом жили, ничего само собой не зажило.
«В России происходит романтизация войны»
В России для пропаганды сейчас активно используется образ Второй Мировой войны, потому что он тоже романтизированный.
Путин сейчас хочет остановить время и повернуть его вспять. Он борется с будущим, по сути. Человек, которому 70, который уже отжил свое, просто огромную свинью подкладывает всему будущему человечеству. В этом плане я понял, что Советский Союз не умер.
У меня очень большой социальный круг. Вначале там всплыло пару человек, которые за войну. Сейчас я тоже вижу таких людей, но это буквально единицы. Все-таки я нахожусь в пузыре хорошо образованных людей, работающих в IT, в психологии, в искусстве. Из таких пузырей выдавливают людей, которые поддерживают войну. Они там не могут находиться.
Из России я уехал через 6 дней после начала мобилизации. И там было просто страшно на улицу выходить. Я перестал ездить на общественном транспорте, а люди, которые на нем ездили, говорили, что было пусто с час пик в метро. Были облавы.
У меня категория В, что значит «не годен», но я знаю лично людей, которых с такой категорией призывали. В моем кругу очень большое количество людей получили повестки, даже те, кто в статусе кандидатов наук. Они все находились не дома, но к ним приходили полицейские и угрожали родителям, что сейчас в розыск объявят. Таких ситуаций десяток я точно знаю.
Я не вижу своего будущего в России в ближайшее время. Буду искать работу в Берлине. В идеале я хотел бы продолжать заниматься тем, чем я занимаюсь. Не знаю насколько это у меня здесь получится. Теоретически, могу вернуться в IT.
Интервью 31 октября 2022 года вела и записывала Татьяна Фирсова. Стенограмма: Татьяна Фирсова и Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.
Об интервью
Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.
Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.
Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.
