«Оккупанты были одеты как киборги»
Екатерина*, 63 года, инженер, Новая Каховка. Выехала из оккупированного российской армией города.
По образованию я — инженер-технолог пищевых производств. Немного работала на заводе. Потом вышла замуж, сидела в декрете. Потом переехала в Украину. В Украине какой-то промежуток времени работала не по специальности, а потом ездила на заработки в Россию.
В России я работала продавцом в магазине, зарплата была неплохая. В Украине таких денег не получилось бы заработать. Дочь в это время уже поступила учиться в университет, и мы с мужем хотели быть финансово более обеспеченными, поэтому уехали на заработки в Россию вдвоем. Он даже уехал первый. Но потом мы с ним развелись. Предприятие, на котором я работала в Украине, само начало разваливаться. Украина была такой страной, откуда люди на тот момент уезжали на заработки в Польшу или в Россию. Это было в конце 90-х.
«Из-за пропаганды потеряла подругу»
Потом я приехала обратно, в 2014 году. Я вернулась домой, потому что ситуация изменилась. Моя дочь ходила на Майдан. Уже была оккупация Крыма. Было нереально находиться во враждебной обстановке. Люди, которые со мной работали, все радовались, что «Крым наш», это было неимоверно сложно переносить. Я не понимаю, как можно радоваться. Это же не честно заработано, это просто отнято у слабого соседа.
На работе меня никто тогда не слушал, потому что все смотрели телевизор и говорили мне: «смотри, там в Славянске младенцев распинают». А у меня одноклассник в Славянске. У него жена живет в квартире, окна которой выходят как раз на площадь, где в этой выдуманной истории «распинали мальчика». И вот эта жена пишет где-то в интернете: «ужас, мальчика распинают». Муж ей говорит: «дорогая, ты живешь рядом, выйди на площадь, посмотри». А она своим глазам не верит, верит телевизору.
Когда все началось на Донбассе, я потеряла подругу. Она жила в России, а родители ее — в Донецке, брат в Донецке. И она мне говорила: «Если бы ты была нормальной матерью, твоя дочь не ходила бы на Майдан. Все в Донецке случилось из-за Майдана». С тех пор она перестала со мной общаться.
«До оккупанта — 68 километров»
Разговор о приближающейся войне 2022 года был давно. Отец за это время умер, а мама моя очень плохо ходит. Мы живем в разных домах, но недалеко. Я раза 3-4 за день катаюсь туда-сюда, проведываю ее, помогаю, что нужно сделать.
О том, что война предположительно может быть, мы говорили давно. Говорили с дочкой, которая находилась в Германии. Она говорила, что нам надо подготовиться, изучала, как можно выехать: вдруг что. У меня есть машина, есть права, но я всегда водила внутри города, никогда не выезжала загород, я не знаю больших трасс. Мне было страшно выехать куда-то дальше.

С февраля 2022 года сотни тысяч жителей Украины, а также представители беларусской и российской оппозиции, бежали в Германию. Многие из этих людей хотят рассказать свои истории до того, как память сотрет воспоминания. Наш проект — серия документальных «интервью против забвения» — ведется в сотрудничестве с Федеральным фондом изучения диктатуры Социалистической единой партии Германии.
Вроде странно готовиться к войне, которой нет. Я до этого никогда не запасала крупу, а теперь это сделала. Если война начнется, я говорила дочери, что мы загрузим кошку, бабушку и поедем в сторону западной Украины. Тем более думали, что если война начнется, то она начнется со стороны Донбасса. А то, что начнется так резко и близко, не верил никто. Муж у меня был психиатром, у меня много книжек по психиатрии есть. У меня было ощущение, что Путин — психически ненормальный человек.
«24 февраля затрясся дом»
24 февраля я была Новой Каховке. У нас там есть военная база, о которой мы даже не знали. У меня частный дом, двухэтажный. В пять утра я услышала взрыв и дом качнуло. Я смотрю во все окна, вижу дым со стороны канала. Я открыла наш городской чат, а там пишут: «соевый завод взорвался, газовая заправка взорвалась». Я пока это читала, стояла у окна, и тут второй взрыв. И в чате кто-то пишет: «война началась, посмотрите “Дождь”». А там как раз была речь Путина. Я сидела смотрела эту речь и у меня мозги переворачивались. Тут уже четко было понятно, что война точно началась.
Я просидела дома до 6 утра. После этого взрывов никаких не было, но ты же начинаешь прислушиваться и действительно начинаешь слышать какие-то отдаленные взрывы. У нас в городе есть забор, на котором было написано: «До оккупанта — 68 километров». Такое расстояние до границы с Крымом.
«Оккупированы»
Я начала думать, как выезжать. Пошла к маме, она не спала тоже, но она не понимала, что происходит. Потом включили уже наш телевизор и там стали говорить, что начинаются военные действия. В это время взрывы начали слышаться ближе. Рядом шел бой. В 8 утра очень низко над домом начали летать истребители, вертолеты кружились над нашей ГЭС. У нас по городу стоят веб-камеры в нескольких местах и можно следить за происходящим. Я включила и увидела строй танков. Я не знаю, как можно пройти 70 километров за 2,5 часа на танках. Получается, они ехали без любого сопротивления. Я смотрю в чат, а там показывают, как на нашем ГЭС уже вывешивают российский флаг в полдесятого утра. А это наш единственный мост через Днепр. Получается, нам ехать уже никуда нельзя, дорога закрыта. Мы оккупированы.
Я перевезла маму к себе. У меня в доме есть подвал. Взрывы начали слышаться уже ближе. Танки попытались задержать на той стороне Днепра, были артиллерийские бои, два соседних села уже были обстреляны. А дальше все как в тумане. Второй мост, Антоновский, выходит прямо на Херсон. Именно по той дороге шло больше всего их транспорта. Потом, когда мы уже уезжали в апреле, мы по этой дороге ехали в сторону Херсона. Там столько разбитой техники было. Боев на наших улицах не было. А там мы увидели очень много гражданских сожженных продуктовых КАМАЗов. Это мелитопольская трасса, на которой всегда было много грузоперевозок. И вот эти машины там валялись. Танки валялись наши и не наши.
Проблемы с продуктами
Неделю у нас из дома никто не выходил. Это частный сектор, видимо, еды всем хватило своей. Через неделю уже надо было как-то выходить. Я выехала на велосипеде на наш рынок, посмотреть, что и как.
Когда открылись магазины, они просто распродавали остатки. Эти продукты очень быстро исчезали, пока не остались самые дорогие. Магазины все закрылись, но на рынке продукты были. Поставок не было вообще за то время, пока я была там. Допродавала все со складов. Когда я уехала, начали возить продукты с Крыма и магазин АТБ переименовали в «Соцмаркет», продавали там российские продукты. Для себя продукты достать было легко, но проблемой была еда для кота. Я пыталась ему давать какие-то консервы, но он никогда ничего не ел, кроме своей еды.
У нас все нападения были из Крыма. С той стороны они шли на Мелитополь, на Херсон и на Новую Каховку. Через Антоновский мост возили всю технику. Их только Николаев остановил. Теперь Каховка занята русскими, как и с самого начала. Мостов нет и проехать туда сейчас невозможно.
Выезд из оккупированного города
Я очень долго боялась сесть за руль и поехать. Искала попутчиков, которые смогут сесть за руль моей машины. У нас уже толком не было ни продуктов, ни бензина. Дочь нашла мне попутчиков. Это было 10 вечера. Молодая пара с маленьким ребенком, им надо было в Одессу. Они мне сказали: «Давайте завтра в 6:30 выезжать». В 6 утра заканчивался комендантский час, русские его установили. Они тогда там сразу ввели свои правила. Мама у меня с первого дня спала в подвале, я ей там поставила обогреватель. Тревожный чемоданчик и документы у меня были собраны. Я всю ночь собиралась, думала, что где надо закрыть, ночью пошла к маме домой. Маминым соседям отдала ключи. Соседи забрали к себе мамину кошку. В 5 утра я спустилась к маме и сказала, что мы будем ехать. Я дала ей успокоительные, загрузила кота, каталку и мы поехали за ребятами.
Парень сел за руль. До этого я один раз выезжала в город с соседкой, чтобы коту сделать прививку. И я только тогда один раз выдела русских в лицо. Они везде поставили в городе блокпосты и проверяли документы. Я тогда смотрела в его глаза и думала, что не выдержу здесь жизни, потому что меня прорвет на возмущения и меня после этого просто уничтожат. После этого я поняла, что я не смогу здесь оставаться и молчать.
Через ГЭС ехать было нельзя, они расстреливали людей, которые там пытались проезжать. Мы поехали через все блокпосты по трассе, которая ведет на Херсон. Через каждые 5 километров были русские блокпосты. Мост уже был пробит дырами, но легковому транспорту еще можно было проехать, просто дыры надо было объезжать.
«Киборги с Донбасса и из Чечни»
Чтобы заехать на мост мы стояли три часа. Только в три часа дня мы были в Херсоне. Ребята сказали, что в Херсоне организовываются самостоятельные колонны, которые потом выезжают в сторону Одессы. Мы поехали к ним. В этот день сказали, что предыдущая колона была взорвана артиллерией. Мы не решились в ночь ехать туда. Решили побыть там до утра, нашли волонтеров, которые нас поселили в общежитии.
На следующее утро выехали в 6 часов в то место, где организовываются колонны. Колона двигалась, мы поехали вслед. Колона шла через населённые пункты, занятые россиянами. Мама сидела и говорила: «Они как тараканы, везде разбрелись, где их только нет». Их было очень много. У нас в городе они были все одеты как киборги, в масках, в шлемах. А на дороге до Херсона — это точно были ДНР. Потому что они немного «шокали». Иногда клянчили сигареты.
Еще были чеченцы. Чеченцы перед нами лично устроили концерт. Мы ехали везде медленно по полям. Никто друг друга не обгоняет. Перед нами машину проверили на блок посте и пропустили. Нас остановили. Мы думали, сейчас и нас пропустят. Но нет. Пригнали какой-то автомобиль украинской спасательной службы. Его поставили поперек дороги. Чеченцы запрыгнули наверх и начали прыгать, били машину прикладами. Зачем это было нам демонстрировать, я не знаю.
А рядом стояли два танка. На танках были какие-то одеяла набросаны, стулья, кресла. Может они отдыхают потом на этих креслах. Они били машину, а мы просто молча смотрели. Потом они подошли к нам, суют нам телефон и спрашивают, что там говорят. А там оператор на украинском языке повторял, что нет связи. Потом они запрыгнули наверх машины опять и начали искать связь. Потом опять к нам идут. Суют нам три пачки лекарств и говорят: «Почитайте, от чего лекарства. У нас друг болеет, нам нужны лекарства». С нами ребенок ехал, девочка, 2,5 года. Она действительно нас успокаивала и спасала своим присутствием. Они сказали: «Вот у вас ребенок есть, нате вам таблетки». А там были детские свечи. Бросили лекарства и опять ушли. Потом принесли ребенку шоколадку и тогда уже сказали: «Не переживайте, мы скоро вас пропустим». После этого танк стал крутиться вокруг своей оси и выбирать, куда поехать. И итоге нас пропустили. Впереди было еще много блокпостов, у всех проверяли телефоны и документы.
Парень, который был за рулем, хорошо все объезжал. Я бы так не смогла, застряла бы где-то. Бензина нам хватило. Мы едем дальше, стоит танк с буквой Z, но экипировка у солдат наша. Отбили они танк. Так мы уехали с оккупированной территории. В Николаеве лежало очень много ракет. Зашли там в наш магазин АТБ — и тут у меня слезы пошли. Сахар там как был 28 гривен, так и есть, а у нас — 100 на рынке. Еда для кота — в изобилии. Мы, когда жили в оккупации, было ощущение, что везде так плохо. А тут, оказывается, нет. Тут было снабжение, жизнь может продолжаться. А у нас там жизнь просто встала.
«Потеряла маму на вокзале»
Дальше мы уехали в Одессу. Ребята и моя машина остались там. Дочь купила нам билеты на поезд до Львова. За час до его отправления объявили воздушную тревогу. Сразу мы сидели в бомбоубежище под самим зданием вокзала. Потом нас перебазировали, сказали, что есть опасность взрыва вокзала. Нас перегнали в подземный переход, было холодно неимоверно. Мы простояли там час. А я еще вещи оставила в зале ожидания, вещи не забрала, зал ожидания был закрыт. У меня с собой остался кот, сумочка женская и бабушка без ходунков. Военные говорят: «Сегодня поездов не будет». Мама уже стоять не могла, ей 86 лет.
Потом нам говорят: стариков и детей переводят на Привоз. А это надо целую площадь перейти, чтобы оказаться на Привозе. Бабушке помогли волонтеры, нас переправили в теплое бомбоубежище. Только бабушку отогрели, и она посидела, заходят военные и говорят: «У кого билеты на поезд до Львова — бегом на поезд». Одна женщина согласилась довести бабушку, пока я бегала за вещами.
Я выбегаю на площадь — мамы нет. Бросаю вещи в последний вагон, только кот в руках остается. В это время опять начинается сирена, поезд трогается — мамы нет. У меня началась истерика, меня начало трясти. Я просто на землю села. Тероборона мне говорит: «Уходите, здесь сидеть нельзя”. Я ей звоню, а она выплывает на эту площадь. Она почему-то решила, что я с другой стороны должна выйти и пошла меня встретить, встала за колоннами и смотрела в другую сторону. А мне ее не видно было. Я говорю: «Мама, ну я же кричала!» А она мне: «Ну мало ли кто там кричит». Она слышала все и не отреагировала.
Я звоню дочери, у меня голос трясется. А она уже в Польшу приехала, она должна была на следующий день нас встречать. Тут опять подходит территориальная оборона со словами, что тут сидеть нельзя. Я им сказала, что никуда не двинусь больше. Пусть меня здесь убьют, расстреляют, но я никуда не пойду. Они сказали, что через два часа будет эвакуационный поезд в ту же сторону. Мы ехали ночь и приехали во Львов в три часа дня. Потому что кому-то было плохо, вызывали скорую, поезд останавливали. Мы ехали сидя, в купе 8 человек. Мама все терпеливо выносила.
Меня удивляла взаимопомощь людей. Я подошла к проводнику и сказала, что мои вещи уехали в предыдущем поезде. И они нашлись, мне сказали, что я могу их забрать у дежурного по вокзалу во Львове. Вещи я забрала.
«В моем доме жили русские»
Сейчас мы живем у дочери, возвращаться некуда. В мой дом ни разу еще не прилетало. Прилетело в соседний дом, все разбито. У меня в доме жили русские солдаты, это мне соседи сказали. А что я сделаю. Они перелезли через забор, сказали: «Хорошо, тут баня есть». И заселились. Я не знаю, что сейчас с моим домом, окна целы там, но в доме рядом с другой стороны все окна выбиты.
Русские там установили свою власть. Мэр Старой Каховки уехал в Киев. Мэр Таврийска — это соседний город — ушел на больничный и потом написал заявление на увольнение, на него наставили оружие и сказали, что он там никто и ему надо или сотрудничать и говорить, что там все прекрасно, или уходить.
Недалеко от моего дома — вагонное депо, где ремонтировались пассажирские вагоны. Естественно, с первого дня ничего не работало, но зарплату людям платили. Когда русские пришли, они сказали, что надо запускать предприятие. Они дали объявление, чтобы все, кто там работал, приходили обратно. Никто не пошел. Но потом один из знакомых сказал, что все-таки пошел туда в охрану. Потом туда прилеты были со стороны Украины. Говорили, что там ракеты стояли. Это очень удобное место, чтобы что-то туда завести на поезде и сохранять. Знакомый сказал, что ему платят 100 долларов за смену. То место используют как хранилище и плюс оборудование режут на металлолом и вывозят в Крым.
Люди, которые живут на той территории, начинают терять чувство реальности, чувство справедливости. Я не осуждаю их. У меня одна знакомая говорила, что Россия там помогает пенсионерам, по 10 тысяч им дают. Я не против того, чтобы они брали. Потому что надо за что-то жить. Просто хвалить их за это не стоит.
* Имя изменено по желанию собеседницы KARENINA.
Интервью 9 декабря 2022 года вела и записывала Татьяна Фирсова. Стенограмма: Татьяна Фирсова и Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.
Об интервью
Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.
Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.
Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.