«Мама, война началась»

До того, как переехала в Берлин, я жила в Киеве. Была в декрете. 4 февраля у меня родился третий ребенок. По профессии я - портной, закончила швейное училище. Хотела дома организовать свое ателье небольшое, пыталась работать в этом направлении, хотелось творческой работы и не хотелось зависеть от мужа, родственников или социальной помощи. Хотелось делать что-то своё. Поэтому я занималась пошивом детской одежды. Очень легко это получалось, и я думала, что весной смогу расширить это дело. Планы были грандиозные.

Я не очень смотрела политические новости до этого, муж смотрел, и иногда мы с ним иx обсуждали. По поводу того, что Путин планирует нападение, было много информации, но это все казалось нереальным. В это невозможно было поверить. Зачем нападать, бомбить, какой смысл в этом? Люди не верили. Но я понимала, что нужно к этому готовиться, что это может быть, потому что планы у него (Путина) грандиозные. Это можно видеть из того, что до этого уже захватили Крым, Донецкую и Луганскую области. Поэтому, когда говорили, что нужно собирать тревожный чемоданчик, мы с дочкой начали это делать. Первый раз мы его собрали в декабре, потом в январе его пересматривали. В школе детям начали говорить об этом в январе. Я тоже подготавливала ребёнка. Говорила, да, это может быть, но не нужно бояться, потому что ты будешь со мной, я тебя не оставлю, все будет хорошо. Моей старшей дочке 11 лет, среднему сыну будет 2 года и младшему 6 месяцев.

В тревожном чемоданчике была еда на два-три дня, которую можно приготовить без использования плиты, сухая еда, печенье, орешки, каша и вермишель быстрого приготовления.

24 ФЕВРАЛЯ: НАЧАЛИ БОМБИТЬ

В ночь, когда начали бомбить, я почти не спала, потому что ребенок просил есть и постоянно просыпался. Я услышала взрывы где-то в 5 утра и сказала об этом мужу, а он мне: не выдумывай, не может быть, спи. Но я лежу и понимаю, что все. Начали бомбить. Лежу и считаю: один раз, второй… Когда досчитала до 6 взрывов, ко мне пришёл ребёнок и сказал: «Мама, война началась». Я спрашиваю: «С чего ты взяла?» Она говорит: «А мне все подружки начали писать об этом». Когда я досчитала до 8, то уже разбудила мужа и включила телевизор, чтобы слушать, что говорят официальные источники. Там мы и услышали, что Путин начал наступление, и это уже не шутки.

Я побежала в магазин, потому что понимала, что у меня не все есть из продуктов. Нет воды и нет тушенки. Очень переживала, что у меня пропадет молоко. У меня была паника, я понимала, что мне нужно собрать детей и бежать куда-то, прятаться. Бомбоубежище у нас в соседнем доме, в подвале было.

Я бегу по улице и вижу, что у людей тоже паника. Все куда-то бегут, собираются возле каких-то домов, кто-то садится в машину, кто-то идёт в магазин с сумками. А в магазине уже ничего практически нет, только большая очередь. Я стояла в ней час, взяла только детское питание и детские каши, которые можно просто разводить водой. Лекарства, тёплая одежда, телефоны, зарядки и памперсы детям у меня были собраны.

Возле входа в бомбоубежище, когда мы подошли, уже было много пожилых людей, и я понимала, что не попаду туда, что там нет места. В школу рядом тоже не пускали, там было ограниченное количество мест. И у меня началась паника. Я понимала, что все, я не знаю, что делать. Муж начал меня успокаивать и говорить, что мы можем лечь за второй стеной в коридоре, что все нормально, что не надо никуда бежать и они не будут бомбить по жилым домам. Он говорил, что они бомбят только военные объекты, которые представляют какое-то значение в военных действиях, например, аэродромы, нефтебазы, мосты. Но я понимала, что может быть что угодно. Что у Путина в голове непонятно что. Что события могут так развернуться, что все станет возможно, даже применение ядерного оружия. Я понимала, что все это слишком серьезно и ждать, что это быстро закончится, не стоит.

ДАЧА ПОД КИЕВОМ: "НА УЛИЦЕ ЛЕЖАЛИ МЕРТВЫЕ ЛЮДИ"

Целый день я сидела, как на иголках, муж никуда меня не отпускал. Хотя племянник писал мне, что если есть поблизости метро, то лучше идти с детьми туда. Но к ближайшему метро было ехать полчаса на машине, и я понимала, что с грудным ребёнком, которому 20 дней всего, со вторым маленьким, который постоянно плачет, это нереально. Я понимала, что не выдержу сама с ними. Понимала, что нужно искать более спокойное и надежное место. Тогда мы решили ехать к моему папе, он жил за городом, это киевская область, 30 километров от Киева. На следующий день утром мы собрались и поехали.

А папа до этого попал в больницу с коронавирусом. У него была очень тяжёлая форма и он долго лечился, был очень слабым, он еле ходил. А на даче надо дрова рубить, топить дом, и тетя моя не хотела его туда пускать. Поэтому он в то время жил в Киеве, у тети. У неё очень властный характер, она любит командовать и может влезть в чужую жизнь с очень резкими рекомендациями и советами, о которых не просили. Когда моя мама умерла, тетя очень плавно влилась в нашу семью со своим видением жизни, и начала очень сильно влиять на моего папу. Говорила ему, что делать, с кем общаться. Ограничивала его от людей. Потом, как я поняла, ограничивала и от меня.

Мы взяли с собой вещи на первое время, что поместилось в машину, взяли кошку и все равно поехали на дачу. Было очень страшно ехать, всю дорогу громко звучала сирена — и ты просто не понимаешь, что делать в это время. Люди бегут в панике, дорога забита машинами, машины забиты людьми, детьми, животными. Все выезжают из Киева. Дочка начала плакать, у неё началась истерика. И я не знала, как ее успокоить, что ей можно сказать.

По дороге нас ещё не пустили на один из участков, надо было объезжать, потому что там расстреляли машину русских диверсантов, стояла полиция, лежали мертвые тела. Мы все это видели. Это первое, что я помню о смерти — кажется, что все было хорошо, а потом ты выходишь на улицу, а там почему-то мертвые люди. И ты куда-то бежишь.

Рядом с дачей город Васильков, который тоже начали бомбить с первых дней. Там была нефтебаза и ее взорвали, был пожар, мы все это видели. Они не могли его затушить. Летали самолеты. Муж и отец постоянно слушали новости и ругались, они не могли найти общий язык. Муж говорил, что надо прятаться в подвале, отец говорил, что не надо, что мы все сумасшедшие и никто никого не будет трогать. Я не знала, кого мне слушать.

НЕ МОГЛИ ДОГОВОРИТЬСЯ, ЧТО ДЕЛАТЬ

Муж надеялся, что Европа и Америка даст сейчас нам быстро много оружия, и за неделю мы отобьемся, и никуда не надо уезжать дальше. Папа отрицал вообще все. Это было даже с коронавирусом. Сразу он не хотел делать вакцину, потом обвинял вакцину в том, что заболел. Не хотел ложиться в больницу и лёг только тогда, когда уже почти умирал. Мы просто отвезли его туда силой. То же было с войной.

Было страшно даже выйти на улицу. В первые дни была информация, что в Киеве высадили очень много диверсионных групп, и они ходили, ставили какие-то метки на домах. Потом эти метки служили целью, чтобы их бомбили. Нас призывали зарисовывать их, засыпать землей. Это были кресты какой-то специальной краской, которую можно увидеть в темноте, свысока.

В какой-то день мне написал племянник, что его семья уезжает в Польшу, и предложил мне с детьми уехать тоже, на эвакуационном поезде. Он сказал, что это все серьезно, что готовятся нападения на Киев и будут идти со стороны Обухова, а это недалеко от дачи. Мы могли оказаться в кольце наступления.

РЕШИЛА УЕЗЖАТЬ, НО КУДА — НЕПОНЯТНО

Я решила уезжать. Муж сказал: «Хорошо, я тебя отвезу на вокзал». Папа тоже решил ехать. Но куда ехать мне было не понятно. Папа с мужем ругались до последнего, я уже не могла этого выдерживать.

Когда мы приехали на вокзал, я поняла, что вообще не знаю, как уехать. Там везде были люди, много людей. Не было света, потому что началась воздушная тревога. Поезда, которые прибывают, непонятно куда они едут, откуда приезжают. Полный хаос. Мы стояли там часов пять и не могли понять, где тот поезд, который едет в Польшу. А то был даже не поезд, а пара вагонов. Но как их найти, если там 14 путей, а у нас дети сонные, чемоданы, люлька, вечер.

Когда мы ехали к вокзалу, я уже видела, что по всему Киеву стоят противотанковые ежи, везде все перекрыто, кругом блокпосты и на каждом тебя проверяют люди с автоматами. Это страшно.

МОРОЗ НА ПОЛЬСКОЙ ГРАНИЦЕ

Племянник мне писал, чтобы мы садились куда угодно в западном направлении, на любой поезд, а они уже где-то там нас заберут. Мой папа поехал с нами. Мы сели на поезд до Ивано-Франковска. Там нас встретили родственники. Но доехать до польской границы было невозможно, было очень много людей. Тогда мы решили идти пешком по холоду, с детьми и пожилыми людьми. Мы по очереди менялись, кто что несет. Прошли где-то километр. Было очень холодно, жуткий мороз. И я понимала, что уже не выдерживаю. Там было столько женщин с детьми.

И вдруг в конец очереди, где мы стояли, подъехал микроавтобус, вышел мужчина и сказал: “У кого дети до года — пожалуйста, садитесь”. А у меня ребёнку и месяца не было. Благодаря этому мы смогли сесть и проехать остальное расстояние до польского пропускного пункта. Там была такая же очередь, такое же огромное количество женщин. А это уже ночь. Все стоят замученные. И тут ко мне подходит польский пограничник, забирает у меня колыбельку с ребенком и начинает идти в сторону этого пропускного пункта. Я бегу за ним. Он проводит нас через всю толпу в самое начало. А люди, которые стояли там, начинали кричать и что-то бросать в нас, говорили, что мы бессовестные. Но я понимала, что мне нужно продолжать идти. Потом мы ещё час стояли на улице на том пропускном пункте. Я кормила ребёнка на морозе. Просто стояла и прижимала его к груди все это время. Потом уже, когда поляки нас завели вовнутрь, нам предложили еду. Это первое было место за все время, где мы могли просто сесть.

Водитель, который вез нас к границе, сказал: “Попытайтесь всеми силами попасть в Германию, потому что там будет больше поддержки, там помогут”. В Польше на то время было уже слишком много людей, все сразу ринулись туда.

И вот мы с Пшемысля, пограничного города, доехали до Кракова, потом до Варшавы, и через несколько пересадок в поездах, где люди просто стоят часами в тамбуре, потому что нет мест, мы доехали до Берлина. По дороге была ситуация, которая очень меня напугала. У меня папа остался со вторым ребенком на улице, а я с маленьким — внутри. И тут поезд начинает ехать. А у меня паника, потому что думаю все, они останутся там. И я начинаю кричать: “У меня ребенок там!” Поезд остановился.

"Я ХОТЕЛА БЫ ОСТАТЬСЯ В БЕРЛИНЕ"

В Берлине мы на вокзале встретились с мужчиной, который согласился нас приютить. Нас было семеро, и мы все у него остановились. Папа не выдержал и через неделю уехал. Ему все было непривычно, чем-то хотелось заниматься. А тут много людей в одном помещении и у каждого свои привычки, свои желания, кто-то поздно ложится, кто-то ночью встает, дети все время кричат. Он уехал очень злой. И вот уже пять месяцев я с ним не разговаривала.

Я думаю, что муж мог бы выехать, если бы у нас были оформлены документы и он бы показал, что у него есть малолетние дети на содержании. Я его просила оформить (KARENINA – документы), но он не захотел.

Дома я общаюсь на русском языке, но украинский тоже знаю. Я могу общаться на украинском. У меня нет какого-то фанатичного восприятия языка, как когда говорят: «Если ты не говоришь только на украинском – ты враг». К русским я так же отношусь, как к украинцам, как к белорусам – есть кругом и хорошие, и плохие. Дело не в языке и не в национальности. Да, еще за много лет до войны я встречала принципиальных людей, тех, кого называют националистами. Но они есть везде. У меня никогда не было проблем в Украине из-за того, что я общаюсь на русском. Я спокойно разговаривала в Киеве на русском, и никто меня не ущемлял, не гнобил.

Когда я сейчас встречаю человека, для которого украинский язык имеет очень большое значение, я не буду входить с ним в конфликт и объяснять что то, свою позицию. Я буду уходить (KARENINA – от конфликта) всеми возможными путями.

Я понимаю что то, что сейчас происходит между Украиной и Россией, может происходить где угодно еще. Войны происходят по всему миру, соседние страны воевали и до этого. Часто встречаются конфликты, которые связаны с национальностью.

Пока война не закончится, я точно не вернусь в Украину. Да и после не знаю, вернусь ли, у меня не решен там жилищный вопрос. Поэтому я хочу остаться тут, в Берлине. Жить и работать. Хочу развиваться в «швейном» направлении.

Разговор с Ольгой Артеменко записала Татьяна Фирсова. Стенограмма интервью: Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.

Об интервью

Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.

Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.

Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.