«Уехала потому, что не могла остаться»
Анна Михайлова*, 57 лет, историк, Москва. Изучает историю национал-социализма и больше не надеется на улучшения в РФ
Я историк всю свою жизнь. Еще в 5 классе я решила стать историком. Впервые пришла в Московский университет, очень хорошо помню, в апреле 1979 года, узнать, где тут школа юного историка. И вот с тех пор я там.
Тема диссертации у меня была «Социальная политика в период Ноябрьской революции в Германии». Безумно скучная для меня тема и, если бы не перестройка, не Горбачев и не слом этого всего, при учете того, что от меня требовала моя профессорша — три ссылки на Ленина, две на Маркса и так далее — не знаю, защитилась бы ли я тогда или нет.
Я дитя перестройки. В 1985 году, когда Горбачев пришел к власти, я была на третьем курсе. И все потихоньку, или даже не очень потихоньку, становилось по-другому. Мы стали задавать вопросы. А раньше вопросов не задавали, это было исключено.
С февраля 2022 года сотни тысяч жителей Украины, а также представители беларусской и российской оппозиции, бежали в Германию. Многие из этих людей хотят рассказать свои истории до того, как память сотрет воспоминания. Наш проект — серия документальных «интервью против забвения» — ведется в сотрудничестве с Федеральным фондом изучения диктатуры Социалистической единой партии Германии.
Почему немцы когда-то признали Гитлера?
Нацизмом я хотела заниматься по той простой причине, что у меня в семье был расстрелян Сталиным мой прадед, донской казак, а бабушка, его дочь, очень его любила. Но своей историей заниматься очень больно, и я переключилась на чужую — национал-социализм.
Я занималась историей повседневности. Тогда, в 1990-х годах, для России это была совершенно новая идея, ее очень долго не признавали. История повседневности — это история жизни, история того, как маленькие люди делают историю на самом деле, и как от поведения вашей лично бабушки все равно что-то маленькое зависело, и как она, как типичный представитель какой-то группы, какой-то эпохи, внесла свой вклад. Это страшно интересно.
Для меня было очень интересным понять, как немцы, собственно говоря, признали Гитлера. Каким образом возник этот национальный консенсус, как они его поддерживали, как они строили этот режим и как потом от него отказались. Это о преодолении прошлого, осмыслении прошлого. Меня интересовал средний класс, который являлся опорой Гитлера, хотели они этого или не хотели, и как они, более-менее образованные люди, как они выстраивали этот консенсус, это выживание.
Свою книгу, которую в результате я написала об этом, я назвала фразой, которая меня поразила тогда, и которая для меня сейчас явилась, пожалуй, просто набатом при моем выезде из России: «Мы жили обычной жизнью». Потому что мои респонденты — и в воспоминаниях я читала об этом же — они с этого начинали и этим заканчивали интервью. У них спрашивали: «Что произошло?» А они отвечали: «Ну да, с кем-то что-то там было, а мы жили обычной жизнью». В зависимости от эпохи они спокойно или даже более настойчиво повторяли эту фразу —«мы выживали, мы пытались жить, мы пытались продолжать улыбаться. Мы не могли сопротивляться и жили дальше. Да, приходилось делать то, то, а потом и это. Ой как это все было плохо, как это ужасно, но мы поняли это только потом».
А приходилось людям, например, вступать в организации гитлеровские, не говорить то, что нельзя говорить, говорить то, что нужно говорить, демонстрировать свою лояльность к режиму, потому что режим требовал, чтобы его любили. В результате, из дома напротив забирали евреев, но люди говорили — «Это была не моя семья, что делать, я дружила с этой девочкой».
Понимаете, я никого не осуждала. Я не чувствовала себя в праве судить. Я — историк, аналитик. Не судья, боже упаси. Но в душе это меня страшно поражало, очень больно было это все слушать и понимать. Шаг за шагом, вроде бы как жили обычной жизнью, но, на самом деле, отказывались от себя, от своей личности, от своих убеждений, которые не разделяли основные идеи национал-социализма. И в результате, я тоже об этом говорила своим студентам, получалось, что ты шаг за шагом погружался в эту трясину, и обратного пути уже не было. Это сделка с совестью.
Отъезд из Москвы
Я все эти годы, до 1 сентября 2022 года — это официальный срок моего увольнения — я работала на историческом факультете, публиковалась, участвовала в конференциях. После отпуска я подала заявление об увольнении, и вот с 1 сентября я больше не сотрудник истфака. Я уехала 3 июня 2022 года, официально написав заявление о командировке.
Я уехала сначала во Франкфурт-на-Одер, здесь у меня было выступление по моему проекту, семинар в университете Viadrina. Проект у меня под эгидой Германского центра культурных потерь в Магдебурге и Германского исторического института в Москве. Проект посвящен очень интересному вопросу — это документация архивных фондов несостоявшегося музея Адольфа Гитлера в Линце.
24 февраля: больше не могла жить так же, как и раньше
Уехала я потому, что не могла остаться.
Я читала курс истории страны студентам нашей кафедры, германистам. И вот 24 февраля я должна как раз говорить о своей эпохе, о национал-социализме, в 9 часов утра. Я включаю компьютер, мои студенты появляются все. Сидит у меня мальчик в этом окошке в zoom в вышиванке и у него слезы текут. И я должна читать лекцию. Я в полном шоке, потому что это невозможно не назвать своим именем — моя страна начала войну.
Для меня было невозможным делать вид, что ничего не происходит. Жить обычной жизнью. Со мной случилось страшное, поскольку я историк Германии периода национал-социализма. Я себя почувствовала буквально в шкуре своих респондентов. В коже, в теле своих респондентов. Я чувствовала какое-то жуткое дежавю, что я одновременно нахожусь в 1939, 1941, 1945 году. Я знаю, чем это закончится, война и захват чужих территорий. Я не провожу никаких параллелей, но мне было страшно. Я не могла больше жить обычной жизнью.
«Дитя перестройки»
И самое страшное — я дитя перестройки. Я сломалась и потеряла надежду. Если мы 30 лет жили плюс минус в мире, хотя с 2014 все и началось постепенно, то сейчас мы повернули в какие-то такие дебри, в какую-то такую пещеру особости и особого пути, что я не могу.
Я пыталась понять своих респондентов до этого. Я закончила книгу знаком вопроса: «Как можно жить обычной жизнью, когда на твоих глазах творятся такие вещи?» Это был российский взгляд на немецкую историю. А сейчас я почувствовала, что поняла их до ужаса. Меня просто затрясло. Я всю неделю плакала. Я реально чувствовала, что схожу с ума. Я ждала, что это закончится, что мы уйдем, что все это дурной сон. Я думаю, что многие из тех, кто уехал, и кто не смог по разным причинам, хочет, чтобы это прекратилось, чтобы мы проснулись. Но мы не просыпаемся.
24 февраля вечером мы попытались с моим мужем пойти на акцию протеста. В марте 2014 года мы были на митинге против аннексии Крыма, тогда, впервые за многие годы, я столько хороших глаз увидела. А в 2022 году на Пушкинской в два ряда уже стояли омоновцы с дубинками, со всем. Муж меня схватил и говорит: «Так. Мы с тобой уже не молоды, сейчас тебе дадут по голове и все». Он меня увел. И опять мне было невозможно стыдно.
Сейчас я хочу делать что-то практичное. По моему глубокому убеждению, самое страшное, на самом деле, глубинное чувство — это ненависть, ненависть между народами, между людьми. Опять-таки, в повседневной жизни ненависть между немцами и французами столетиями преодолевалась, но ее преодолели. Поэтому я сейчас думаю, что делать. Я хочу что-то делать для украинцев. Если я что-то смогу сделать, как переводчик, как социальный работник, как преподаватель немецкого или русского языка, если я конкретное что-то для людей смогу сделать — это будет здорово.
Я люблю свою страну, на самом деле. Ту, которая вроде как была. Которую на моих глазах с момента моего взросления мы делали. И казалось, что так и будет. Я хотела бы туда вернуться, но сейчас не хочу. Потому что я ничего не смогу там сделать, к сожалению.
* Имя изменено по желанию собеседницы KARENINA.
Интервью 5 сентября 2022 года вела и записывала Татьяна Фирсова. Стенограмма: Татьяна Фирсова и Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.
Об интервью
Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.
Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.
Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.