«Салюты не люблю до сих пор»

Семья у меня, наверное, типичная. Обычная украинская семья — двое детей и муж. Я работала на производстве, на фабрике дверей. По образованию работала, у меня диплом специалиста по контролю качества, я заканчивала Донецкий технический университет.

Родилась я в Донецке, выросла в Донецкой области, на Донбассе. До 2014 года жила там, и муж. И деток там родили. Но потом в 2014 м году переехали в Харьков в связи с известными событиями. Детям было 2 и 4 года на тот момент. Жили мы там почти 8 лет. И в феврале (KARENINA – в феврале 2022 года) мы уехали из Харькова.

Мы жили в пригороде города Шахтерск, в пределах 15 километров, в поселке. В Шахтерске в июле месяце (KARENINA — в июле 2014 года) было очень неспокойно. Там две противоборствующие стороны столкнулись. И там жила моя мама на тот момент. И так получилось, что приблизительно то место, где она жила, тот район, да и вообще в целом весь город, попал под перекрестный огонь. Пять дней они не могли выбраться, мама и сестра отчима. И когда смогли выехать, они поехали к нам. Два дня они ночевали у нас в поселке. И потом мы увидели, что это все начало двигаться ближе к нам, к поселку. И тогда уже мы приняли решение, что будем уезжать. Нас выезжало в одной машине семь человек. И поехали мы в южную сторону, на море, в Седово.

Мы уехали 2 августа. Началось все в июле. 17 июля, если я не ошибаюсь, упал «Боинг» MH17. Как-то так совпадает по числам. Он упал за восемь километров от нас, я чувствовала эту взрывную волну, я видела этот дым, который после падения был. И после этого активизировалось это все, боевые действия в этом районе и вокруг.

Мы дождались официального отпуска мужа, в машину посадили маму, детей, крестницу с бабушкой. Она сирота, крестница. И уехали на юг. Там мы встретились с отчимом. И мама моя. И папа приехал со своей женой. В общем, мы там все встретились и уже оттуда принимали решение, что мы делаем дальше. Старшее поколение вернулись домой через, наверное, две-три недели. Мы уехали на неделю. Уже тогда воды не было. Я сковородку намылила, поставила в раковину, думала, через неделю приеду домой. Ну, до сих пор мы не вернулись. Уже прошло восемь лет.

С Донбасса в Харьков

А мы приняли решение поехать в Харьков, потому что там уже предложили работу. И потом, когда мы приехали в Харьков, работа действительно нас уже ждала. Но мы не могли найти квартиру. Во-первых, из-за наплыва беженцев, как нас тогда нас называли, внутренне перемещенных лиц. Ну и в целом было немного предвзятое отношение к людям с Донбасса. Не у всех, но мы столкнулись с этим во время поиска квартиры. В Украине это называется оккупированные территории, или даже не так: неподконтрольные украинской власти территории. Ну, вот там были проблемы. Ну, скажем, что не у всех, не всегда и не со всеми. Но такое встречалось.

Муж работает программистом. До переезда он работал шахтером, горным мастером на узком участке. У него и должность была хорошая, и зарплата почти 1000$ на тот момент. Нам хватало на все, поскольку мы квартиру не снимали, мы жили в своем доме. Родители очень хорошо помогали.

Мы застали боевые действия на Донбассе. Прятали детей в подвале. Мы эти все звуки знаем, их ни с чем не спутаешь. Потом, когда мы приехали в Харьков, я слышала звук лифта и боялась. Потому что лифт очень похож по звуку, как разворачивается «Град». Когда он наводит, я не знаю, что там происходит. Но звук очень похож на звук лифта. И просыпалась от звука самолета. Салюты я не люблю до сих пор. Хотя салюты и снаряды очень сильно отличаются.

24 февраля: не верили, что такое возможно

В Харькове 24 февраля 2022 года приблизительно в 5 утра, в 5.20 я слышу ритмичные запуски. Вот эти вот звуки снарядов. То есть это по звуку очень похоже на салют, но у него, у этого звука, есть ритм определенный, другая ударная волна. Ты ее чувствуешь сквозь стены, сквозь город, ты ее чувствуешь вообще по-другому, чем салют. То есть ты это не спутаешь ни с громом, ни с чем. Я понимала, что это система залпового огня работает и говорю мужу: вставай, что-то происходит.

К шести часам мы решили, что надо сумку собирать, надо собирать чемодан. Есть люди, которые интересовались новостями. Некоторые люди понимали, что происходит, и у них уже была собрана сумка. Но так как мы ни новостями не интересовались, ни телевизора у нас нет… Информационный фон такой был в Украине, в Харькове, в частности, что Россия нападет, будет война. Но мы в это отказывались верить. Для нас это было как что-то невозможное, нереальное. Проверять факты, которые подтверждали бы данное мнение, мы не стали, поскольку не верили, что такое возможно.

И вот 24 числа, когда мы услышали хлопки, эти взрывы, мы стали собирать сумку. И потом начальница через час написала в общий рабочий чат, что все, распоряжение мэра, никто никуда не идет. Ни дети в школу, ни люди на работу.

Мы тянули аж до 4 марта. Еще 3 марта мы вообще не планировали уезжать. У меня такое было сопротивление на весь этот процесс. У меня был открыт чемодан, но я его не собирала. У меня сумка была открыта, я не собирала.

Детям мы объяснили, что берем минимальное количество вещей с собой. Я посчитала нужным им объяснить, четко, без эмоций, что происходит, что мы будем делать, какие наши действия и что это решение будет тяжелым. Они сказали: да, хорошо, мы поняли. Я старалась себя максимально держать в руках. Ну, мне, конечно, очень было это тяжело. Я же человек. Но при них старалась себя максимально сдержанно и спокойно вести.

Днепр—Ивано-Франковск—Львов—Берлин

Муж обратился к руководству своей компании, и они предложили эвакуацию. Они организовали два эвакуационных автобуса. Это было 4 марта. И на тот момент, конечно, уже в Харькове были сильно обстрелы, уже страдали дома. Салтовка, Северная Салтовка, другие части города. Эвакуация была с железнодорожного вокзала. Машины у нас своей нет, поэтому мы добирались на такси. И в то утро нас вывозила на такси женщина. Там проехать 20 минут. По ночи 10, по пустой дороге. Стоило это уже 1500 гривен. Ну, это приблизительно чуть меньше, чем 50$. Обычно, если ночью, по-моему, 100. Обычно минимум 50, 80 гривен. Из опасных районов, которые были тогда под обстрелом – Алексеевка, Северная Салтовка, оттуда уже говорят до 6000 доходило. И вот эта женщина нас отвезла, и потом уже она никого не везла, потому что там уже поставили блокпост, уже перекрыли дорогу и невозможно было уехать.

Мы сели в автобус, выехали сначала в город Днепр, в офис компании мужа. Там на полу был ковролин и диваны. Нам постелили там, дали подушки, спальные мешки, пледы нанесли. Зарядили полный холодильник для нас. Было два автобуса людей. В целом 100-150 человек эвакуировались.

Были воздушные тревоги, и мы были вынуждены ночью спускаться в паркинг. Когда частые воздушные тревоги, ты со временем теряешь бдительность, привыкаешь к этому. Это страшно звучит. Когда в Харькове были воздушные тревоги, многие люди переставали это делать. В Харькове мы никуда не прятались, да и некуда было. У нас подвала не было, бомбоубежища рядом нет. Разницы особо нет. Где ты будешь прятаться? Побежишь — может завалить, останешься — может прилететь в крышу, побежишь — где-то там осколками можешь побить. И ты выбираешь оставаться дома.

Мы эвакуировались в Днепр. На следующий день мы нам организовали автобусы для эвакуации в Ивано-Франковск. Ехать там около 900 километров. Мы ехали 42 часа. Три ночи ночевали в автобусе. Когда мы подъезжали к Виннице в районе Винницкой области, Винницу обстреляли. Потом сломался автобус. Мы ждали долго, пока подадут другой. Мы стояли часами в этих очередях из машин, километровых, очередях. Все это было тяжело, сложно, но, слава богу, мы добрались в Ивано-Франковск. Точно также в офисе нас приютили и отозвался сотрудник мужа. Он поселил нас в своей квартире, и мы там прожили до 20 марта. 20 марта мы уже приняли решение, что мы будем ехать в Германию, там кузина мужа, она нас позвала. Муж остался там, поскольку он военнообязанный.

Мы ехали на автобусе из Ивано-Франковска, во Львов. Это было достаточно просто. Это был как междугородний автобус. У нас это называется маршрутка, это такое маршрутное такси, такой небольшой микроавтобус, который возит людей там, в пределах, ну, не знаю, до 20 человек.

Поначалу все оказалось очень чужим, потому что язык вокруг чужой ты слышишь. Я не могу сказать, что некомфортно. Но было очень тяжело. И депрессивное состояние было, потому что разлука с домом. Нам пришлось разлучиться с мужем, ты одна с детками. Но в целом я была поражена просто, как люди местные относятся к украинцам. На каждом углу, везде я встречала украинские флаги. Как люди сочувственно и поддерживающие относились. Как местные немцы незнакомых людей селили с семьями в свои квартиры. Это было поразительно и удивительно. То, какая поддержка оказана и государством, и людьми. Я даже представить такое не могла.

«Путь мигранта»

Мы начали путь мигранта я его так называю. Мы называем это «беженцы по параграфу 24». Мы имеем право находиться, работать здесь два года, я и мои дети.

Какие планы? Пока я не вижу, что безопасно возвращаться. Мы прошли все нужные регистрации для того, чтобы здесь начинать и продолжать жить обычной жизнью. Дети ходят в школу. Я стою на учете в центре занятости. Мне помогли сейчас временно с жильем. Планы — будем учить язык, и я бы хотела реализовать свою мечту, все-таки выучиться на психолога и работать в этой сфере. И я вижу здесь, что это реально.

Я очень люблю свою родину, очень люблю свою страну. И как бы я не хотела туда вернуться сейчас, я не могу это сделать. Просто морального права не имею. Потому что я не смогу объяснить детям, почему мы сидим в бомбоубежище, а не ходим в школу.

* Имя изменено по желанию собеседницы KARENINA.

Интервью 17 августа 2022 года вела и записывала Татьяна Фирсова. Стенограмма: Татьяна Фирсова и Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.

Об интервью

Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.

Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.

Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.