«Дети не должны видеть войну»

До войны я жила своей жизнью. Переводила книги, художественную литературу. По профессии я — переводчик с английского и французского. Изучала психологию, которая уже стала моей второй профессией, чему я очень рада, заканчивала вторую гештальт-программу. Работала в информационном агентстве «Интерфакс-Украина». «Интерфакс» в 1991 году разделился на две независимые ветки — российскую («Интерфакс-Москва») и украинскую («Интерфакс-Украина»). То есть мы работали отдельно, но лента новостная у нас была спаренная, я могла видеть то, что показывают у них.

Я была довольна своей жизнью. Потом случилась война. Я уже 8 лет жила со своей девушкой в съемной квартире в Киеве. Мы вместе приехали в Берлин — я, девушка, мама и кот. Мама жила в Одессе.

Так как я работала с новостями и была сильно погружена в политический и военный контекст, то уже 22 февраля мне все было понятно. Наводилась понтонная переправа через Припять из Беларуси. То есть, было понятно, что готовится нападение оттуда. Не понятно только было, какой будет размах событий. Ракет по городам Украины и такого воздушного размаха никто не ожидал.

24 ФЕВРАЛЯ

В ту ночь — 24 февраля — я занималась переводом фильма для предстоящего фестиваля, который был запланирован в Украине на март. Поэтому легла в 3 часа ночи. И должна была встать в 9, потому что у меня стояла утренняя смена в новостях. Но уже в 4 утра я проснулась от какого-то хлопка и почувствовала очень странное ощущение дискомфорта. Вскочила и почему-то посмотрела в окно. А там уже вереница машин выезжает.

Я жила практически в центре города и видела взрывы. Поднимались клубы дыма, то там, то сям. Что-то где-то свистело. Общее ощущение — страх. Да, я знала, что грядёт война, и у меня был собран тревожный чемоданчик. Но меня все равно трясло часа три, потому что непонятно было к чему готовиться — скрываться в лесах или просто куда-то уезжать.

Через какое-то время мне удалось успокоиться. Я позвонила маме. Моя девушка в это время работала в аэропорту в Жулянах, в Киеве - их сразу же эвакуировали из здания и отправили домой. А я была настолько уставшая, что зарылась под одеяло и сказала: я пока посплю, а то у меня ещё смена и фильм. Сознание пыталось не принимать реальность. Она сказала — собирайся, одевайся и куда-то поедем.

К середине дня мы придумали, что надо ехать на юг Киева к друзьям — это было то место, куда в случае атаки из Беларуси доберутся в последнюю очередь. Если только не сожмут кольцо. И вчетвером все же лучше, чем вдвоем — не так страшно. Кошку мы оставили дома, потому что думали, что едем на одну ночь, просто переночевать. В это время российские войска двигались в Киев через Чернобыль и захватили большую часть Киевской области — недавно выстроенные городки, все в соснах, много молодых семей туда заселялось за последние 10 лет, все красивое такое было. Я сама думала о том, чтобы купить там квартиру.

НОЧЕВКИ В МЕТРО

Там, куда мы уехали, очень плохо было слышно воздушные сирены. И можно было думать, что ничего не происходит. Приложение в телефоне говорило, что надо прятаться, или хотя бы соблюдать правило двух стен, а мы этого не делали. Но мы все равно ночевали со спальниками в метро, на станции Теремки. Это очень безопасное место. Киевское метро может пережить даже ядерный удар, там есть необходимые герметичные переборки. Когда-то я ходила туда на экскурсию и мне показывали, как выглядит вся эта гражданская оборона — тогда я ещё думала, вот бы увидеть, как это все работает. Но когда началась война эти мысли ушли. Не хотелось этого видеть. Военные закрывали выходы с одной стороны, это можно сделать только изнутри. Очень страшно это видеть.

Наш дом в Киеве был в сотне метров от телевизионной башни, рядом с оборонными предприятиями, туда точно могло прилететь. А так как российские ракеты летят не точно — мы уже знаем, какие могут быть последствия. Когда они пытались попасть в эту башню, погибло пятеро обычных людей - просто семья гуляла с собакой, с коляской.

РОССИЙСКИЙ ДЕСАНТ В ЦЕНТРЕ КИЕВА

Поэтому мы решили оставаться у друзей и дальше. Забрали кошку, собрали какие-то вещи, по дороге забежали сдать кровь, но там была такая очередь, столько желающих, что в тот же день невозможно было это сделать. У друзей мы оставались неделю.

За эту неделю российский десант побывал на метро Берестейская. Там их накрыли всех, но это все равно было незабываемое ощущение ужаса и какого-то сюрреализма. Потому что российские войска — вот тут, в Киеве, прям там, где я на велосипеде каталась, возле парка. Мы просто сидели и бесконечно смотрели новости, пять дней я не работала, я просто не могла.

За это время мы познакомились в метро с большим количеством людей. Однажды мы спустились туда в пятницу переночевать, ничего с собой особо не брали - только «Сникерс» и термос чая. Но когда мы уже там были, объявили трехдневный комендантский час. То есть те, кто уже был в метро, должен был оставаться все время в метро. Те, кто были дома, не должны были выходить в эти дни на улицу. Полиция и военные ловили по городу ДРГ (KARENINA — диверсионно-разведывательные группы). А мы сидели в метро — там, на самом деле, очень много есть ресурсов: туалет, душ, вода, туда даже привозили гуманитарную помощь. Будто другая реальность. Дети, собаки, кошки, новые друзья, походные условия.

Но когда я смотрела на людей, интересно для меня было то, что у них не было паники. Будто все нормально. Люди просто ехали в метро, просто ночевали в метро с одеялами, клетками с животными, с детьми. А я каждый раз не могла сдержать слёзы. Просто удивительно ужасно то, что с нами сделала Россия — заставила людей жить в метро. Мне кажется люди были спокойны, потому что было ощущение принятия — будет что будет, а я просто буду продолжать делать то, что могу. Это настроение превалировало.

ОТЪЕЗД: "ДЕТИ НЕ ДОЛЖНЫ ВИДЕТЬ ВОЙНУ"

Мы все это время работали онлайн — девушка в «Дии» (государственное приложение для обработки документов), а я в новостях. Поэтому в метро жить было нереально. Оставаться у друзей больше недели — неудобно. Вернуться домой — страшно. Мне не очень нравится концепция нелепой смерти. Поэтому мы решили на какое-то время уехать в Германию. Мы доехали за три дня через Словакию и Чехию. Не через Польшу, потому что туда были огромные очереди. Очень много женщин с детьми — просто хотелось им не мешать проехать первыми. Я считаю, что детей нужно спасать первыми. Дети не должны видеть войну.

Из Киева мы поехали в Ужгород, потом пешком перешли границу и оказались в Словакии, оттуда полдня до Братиславы. Там переночевали у волонтеров и уже утром были в Вене. Просто поездом доехали в Дортмунд. Там мы прожили где-то неделю и потом в Берлине случайно нашли людей, которые готовы были помочь с жильем. Интересно, что до этого, когда мы рассматривали возможность пожить несколько лет в другой стране — это была Германия, именно Берлин. Моя девушка знает испанский, я знаю французский, но мы обе не знаем немецкого. Поэтому мы рассматривали Берлин как интернациональный город — здесь много разных людей, много работы.

Сейчас мы не работаем. Собираемся идти на интеграционные курсы. Хотим оставаться в Берлине жить. Я испытываю огромную благодарность к Германии и к людям здесь. На человеческом уровне я здесь чувствую очень большую поддержку. Нам помогали всю дорогу от границы и помогают до сих пор.

О ЯЗЫКЕ И КУЛЬТУРЕ: МАНИПУЛЯЦИИ ИЗВНЕ

По поводу языка. Я, как филолог, могу сказать, что язык — это матрица, внутри которой мы мыслим. Мы формируем его, а он формирует нас. В Украине ситуация с языком всегда была очень гибкой и сейчас я понимаю, что все манипуляции на эту тему были извне. Да, в западных областях Украины люди говорят на украинском, в основном понимая русский. В восточной и южной областях в основном говорят на русском. В учреждениях говорят и пишут на украинском, весь документооборот совершается на государственном языке — на украинском, что я считаю единственно правильным. Дело в том, что у Украины есть длинная история становления нации и борьбы за независимость. Кто-то когда-то сказал, что украинский язык ещё не выполнил свою функцию творения нации. Поэтому он очень важен. Теперь, я думаю, у нас больше никогда не будет дискуссий на тему статуса русского языка в Украине. У нас будет единый для всех украинский язык.

Я немного испытываю грусть, потому что мы неизбежно утратим часть русской культуры, которая мне кажется ценной. Но цена, которую можно заплатить за то, чтобы этой культурой обладать — она непомерна. Такой ценой я не хочу никакой русской культуры. Я хочу, чтобы мои дети были больше погружены в украинскую культуру, которая очень богатая и красивая. В какую-то другую европейскую культуру, но не в русскую.

Люди в Европе, я думаю, очень мало знают про украинскую культуру. Хотя за последние 10 лет мы очень хорошо продвигаемся на кинорынке — украинское независимое кино занимает хорошие позиции на фестивалях в Европе. Я знаю об этом, потому что перевожу фильмы. А моя девушка сама сняла кино, как оператор и режиссёр. Она снимала фильм о своём отце уже в оккупированном Донецке. Очень психотерапевтическое оно получилось.

Уже после революции достоинства, после Майдана у нас появилось очень много новой украинской музыки, украинского кино, театра. Появился украинский институт и фонд Довженка, который занимается обработкой украинского кинофонда. И сам украинской язык стал культурным кодом, который стал модным. Стало модно этим пользоваться и узнавать своих по этому знаку. Тем более, когда находишься за границей — это очень приятно. Это теперь как маркер свой — чужой. Это показывает, как мы по-разному понимаем добро и зло. Ещё недавно мне казалось, что люди примерно одинаково это понимают. А потом оказалось, что нет.

Но кроме того, это стало развитием национального самосознания. Люди стали говорить на украинском просто потому, что они украинцы. Потому что это классно. Не только как противопоставление чему-то чужому, чужеродному, враждебному. А как утверждение себя, как украинцев.

* Имя изменено по желанию собеседницы KARENINA.

Интервью вела и записывала Татьяна Фирсова. Стенограмма: Татьяна Фирсова и Анастасия Коваленко. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.

Об интервью

Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.

Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.

Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.