«Впервые с 2014 года я перестал бояться»*

A: Мы жили каждый в своей стране. Я жил в России, в Москве. Оля в Украине, в Киеве. Мы познакомились в театре, в Москве. Оля — актриса, а я — маркетолог и продюсер. Я делал много спектаклей, работал в сфере культуры с театрами, музеями, большими концертами, любыми видами музыки и кино. У меня была своя компания.

O: Мы познакомились на закрытии фестиваля «Территория» в Гоголь-центре.

A: 8 октября 2013 года.

O: И очень быстро начали встречаться, познакомились, на следующий день встретились выпить кофе, я уехала в Киев, и через три дня Андрей приехал в Киев ко мне.

А: Поженились мы летом 2015 года вo Львове. В 2014 году Оля очень много работала в Украине. Или на Украине?

О: В Украине. На — острове. А в — стране.

А: Да, меня еще недавно поправили, когда я сказал Прибалтика. Имперское такое слово. А корректней — страны Балтии, они ведь себя так называют. Это интересно – мелочи, которые из нас создают тех, кем мы есть. Я сам не думал об этом до того, как мне сказали.

О: Надо же искоренять из себя империализм.

О семье

А: У меня мама украинка. А Оля — 100% русская, но из Мариуполя, потому что семья уехала туда, они работали там врачами.

О демонстрациях 

А: Еще мы ходили вместе с Олей на демонстрации в Москве, когда на них еще можно было ходить. Есть фотография, где мы вместе и Оля в вышиванке там. Что было дальше, конечно, никто не ожидал. Было страшно. В 2014 году я испугался, и сам не понял чего. После Болотной в 2011 я был возмущен. Но в 2014 я испугался, не мог это отрефлексировать. Я испугался, что что-то с моей страной не так. Я не думал, что кто-то обманул нас, как было в 2011. Я испугался. И в 2014 я впервые захотел уехать. С тех пор 8 лет я боялся.

У меня в 2014 году сработал инстинкт, что мне надо из этого места бежать, хотя я не знал почему и как.

В 2015 году мы решили сделать свадьбу во Львове. Я никогда не был во Львове. Потом мы поехали в свадебное путешествие в Европу. А потом уже в 2015-2016 мне стало сложнее приезжать в Украину, я делал какие-то бумаги, что мне можно. Приглашения. Они начали ограничивать въезд мужчин. Оля начала больше быть в Москве, у нее начали уже и там возникать проекты. В 2017 году родился сын. Когда появился малыш, Оля год не работала. Потом пандемия. И только закончилась пандемия, Дима уже ходит в садик, у Оли несколько больших проектов в Москве. И тут закончилось все.

24 февраля

О: 24 февраля в Москве, в квартире Андрей меня разбудил.

А: Я рано утром встал, а у меня весь «Телеграм» забит сообщениями от друзей из Америки. Они в это время не спали из-за разницы во времени. Я открываю… И мы тут же начали звонить родителям — отец Оли был в Мариуполе, мама в Египте на отдыхе. Брат сходил с ума, он был на командировке в другой стране, а семья в тот момент была в Киеве. Жена и дочка брата с первых дней ночевали в метро.

Отец Ольги погиб в Мариуполе

A: Папа погиб в Мариуполе во время обстрела 20 марта. Он врач, заведующий инфекционным отделением, остался в больнице. Там осталось много врачей, они жили там.

О: Первую неделю в Мариуполе было тихо. Мы очень уговаривали папу уехать и пытались апеллировать к тому, что надо помочь выехать внучке и невестке из Киева, а у него машина. Но он сказал, что никуда не уедет и если что, машины заправлены, он сможет выбраться. Естественно, он ездил на работу.

Наша улица — это Комсомольский бульвар, его в 2014 году переименовали в Морской. Это были высотные дома дома, из окон которых видно море. Улицу начали сильно обстреливать. Вообще сейчас левого берега Мариуполя нет на 90%. Это мы уже сейчас знаем, что там не было ни волонтеров, ни МЧС, оттуда все уехали, потому что там было месиво. Мариуполь разделен рекой на правый и левый берег. Выезжая с левого берега, ты проезжаешь мимо завода «Азовсталь» и отказываешься на правом берегу.

1 марта пропала связь. Подруга мне написала: «Как папа?» Я думаю, она знала тогда, что этот район сильно обстреляли. А папа в то время сидел в подвале больницы. Потом в какой-то момент связь появилась, папа написал брату: «Я уже всех вылечил» (плачет).

20 марта брат мне позвонил, а ему позвонила какая-то женщина со Львова, с которой связался ее брат, который, видимо, был пациентом в больнице папы. Сказали, что папа погиб. Он нес чай из одного отделения в другое, и не донес. Такая история. Это последний день, когда мы были в России.

Папу похоронили во дворе больницы #4. А вот недавно удалось его перезахоронить на кладбище в Мариуполе, помогли друзья. Мамины друзья решили проехать мимо больницы и увидели, что стоит бульдозер, собирается все сносить — больница полностью разрушена. Тогда они договорились, чтобы подождали два дня до тех пор, пока папу перезахоронят.

Путь в Берлин

О: В Берлин мы приехали через Стамбул. Из России нас выпустили спокойно. Из Стамбула мы полетели в Вену.

А: Еще на второй день войны Оля подошла ко мне и сказала: «Я не останусь в России, я не буду здесь жить». Я посмотрел на нее и говорю: «Да, все понятно, поехали». Но мне, чтобы выехать, надо было придумать почему. Консульства все были закрыты. Оказалось, что французы делают визы для тех, у кого был длинный французский «шенген». А у меня последний французский «шенген» был на 4 года. И мне через неделю отдали паспорт с пятилетним французским «шенгеном».

О: Я еще ходила доигрывать спектакли. Я жалею об этом. Это было самое ужасное. У нас было два спектакля иммерсивных, мы играли в баре. Такой спектакль — это пространство, в котором много связи с аудиторией, ты можешь импровизировать, менять текст. И вот это было самое убийственное — атмосфера, будто ничего не произошло. А у меня привычка есть — я не могу работать оторвано от сегодняшнего дня. И несмотря на то, что это был “легкий” спектакль, я импровизировала и немного добавляла другого настроения. Люди, мне казалось, были немного в недоумении от этого. Я это чувствовала даже скорее не от зрителей, а от партнеров. Я играла спектакль, заканчивалась моя сцена, и я шла смотреть все чаты в Мариуполе, чтобы найти отца.

В какой-то момент я перестала со всеми разговаривать. Был инцидент, когда партнер по спектаклю начал показывать всем гомофобную рекламу — непонятно было, где он ее взял — о том, что в украинской армии служат геи. Я его тогда послала. Мне было сразу понятно, что здесь мы не остаемся.

А: У нас не было сбережений. Мы засунули вещи подруге на дачу. Что-то раздали, что то маме. Моя мама осталась в Москве, я сказал ей, что мы уезжаем на пару месяцев посмотреть как будет в Европе. Летом она приезжала, мы ее 74-летие отпраздновали в Берлине, она проведала нас и внука. Я ей нашел вариант пути Москва — Минск — Вильнюс — Берлин. Ей получилось сделать «шенген» на год.

А мы ехали через Вену и Прагу (потому что в марте еще были ковидные ограничения), в Праге у нас друзья. Они россияне, уехали после 2014 года, потому что сын был призывного возраста.

В Праге впервые за 8 лет я перестал бояться.

А: В Германии мы с Олей получили статус беженцев на два года с правом работать, я, как член семьи. Мы подавали документы в Бранденбурге. А сейчас Оле предложили работу в Берлине на полгода, театр для школьников. Мы остаемся в Берлине. Здесь хорошо, здесь говорят на английском. Мы были тут до этого с Олиными папой, мамой и моей мамой. Германия нас встретила хорошо.

О: Германия — это одна из немногих стран, где на сегодняшний день хорошо встречают украинцев. Я знаю, что мы не останемся тут голодными, даже если не сможем зарабатывать. Это очень важно. Это здорово, что украинцы получили такую поддержку в Европе.

А: Когда ты в пришибленном состоянии, в этот момент тебя должен кто то поддерживать. Есть разные люди здесь. Кто-то хочет вернуться домой в Украину, кому-то есть куда. Но мы понимаем, что мы тут надолго. Мы понимаем, что хотим отдать Германии то, что она нам дала. Как Маргарет Тэтчер говорила: «Нет денег государства, есть деньги налогоплательщиков». Нам пять месяцев платили пособие, это же все «понемножечку сбросились». Они теперь должны что-то получить от нас взамен.

* Интервью публикуется в редакции, одобренной рассказчиками, в целях их безопасности. Между аудиозаписью и текстом в этой связи могут быть незначительные расхождения.

** Имена изменены по желанию собеседников KARENINA.

Интервью 9 сентября 2022 года вела и записывала Татьяна Фирсова. Стенограмма: Анастасия Коваленко и Татьяна Фирсова. Перевод на немецкий: Ольга Кувшинникова и Ингольф Хоппманн.

Об интервью

Задача серии KARENINA — дать возможность высказаться очевидцам из Украины и России. Мы не только хотим узнать, что пережили одни, спасаясь от войны, и другие, скрываясь от преследований, что переживают те и другие, находясь в эмиграции. Мы хотим понять, как мыслят эти люди. Поэтому мы просим их рассказывать нам не только о пережитых событиях, но и о том, что лично они думают о происходящем сейчас в Восточной Европе.

Все наши собеседники и собеседницы — разного возраста и образования, у них разные родные языки и разные профессии. Их объединяет одно — желание рассказывать нам свои истории.

Интервью длятся от 20 минут до двух с лишним часов. Многие рассказывают с удовольствием и говорят очень свободно, другие более сдержаны. Мы задаем вопросы, требующие развернутого ответа, и предлагаем людям рассказывать, а не просто коротко отвечать. Из-за этого тексты зачастую получаются очень объемными, но в то же время — более открытыми и насыщенными. Стенограммы интервью мы по необходимости сокращаем, в первую очередь для того, чтобы их было легче читать. Стиль собеседников полностью сохраняется — так рассказы остаются аутентичными, подлинными. Чего мы и добиваемся – ведь это личные свидетельства о «побеге и изгнании» в центре Европы.